Михаил Попов - Пуля для эрцгерцога

– Граф – первейший здешний меценат и благотворитель. Его, например, радением был устроен недавно детский праздник в ратуше.

– До свидания, граф, всего вам наилучшего, – перебивая капитана, увлек меня далее Ворон.

– Почему вы не представили меня ему? – без всякой обиды поинтересовался я.

– А что я, по-вашему, только что сделал? – удивился капитан.

– Вы же не назвали ему мое имя.

Газетчик хихикнул.

– Он бы тут же забыл его, и при следующей встрече вам бы было неприятно. Вздорный старик, маразматик. Вечный шпион австрийского генштаба. Я повторяю: маразматик, но Вену он совершенно устраивает. Вы знаете, пару раз князь Петр, заговорившись, прилюдно передавал через него привет генералу Гарденбергу, начальнику тайной венской канцелярии, а граф при этом продолжает считать себя глубоко законспирированным агентом. И венцы ему верят. Невзирая на свой возраст, является частым и желанным посетителем местного дома терпимости. Там, по словам девиц, он демонстрирует редкий сексуальный прием – «русский казачок». Знаете такой?

Я успел только помотать головой. Капитан громко сказал:

– Прошу прощения, сэр!

К нам повернулся длиннолицый тучный дылда лет пятидесяти с волосами до плеч.

– Посол его величества короля Георга Пятого сэр Оскар У. Реддингтон. Рекомендую моего друга господина Пригожина из России. Я пожал огромную и мягкую, как перина, руку.

– Вояжируете? – спросил он меня по-французски.

– Из России в Россию.

Рыхлая громадина, кажется, сочла меня человеком, любящим пошутить. Впрочем, мне было плевать на то, какое я произвел на него впечатление.

– Двери британского посольства всегда открыты для вас, молодой человек.

Приглашение выглядело политически двусмысленно, но я поблагодарил: уверенность, что я никогда им не воспользуюсь, позволила мне чувствовать себя с печальным гигантом на равных.

– Неприятный тип, – стоило нам отойти, заявил Штабс. Пруссак не мог держаться о британце другого мнения.

– Скорее грустный, – слабо возразил я.

– Вы наблюдательны, – неожиданно похвалил меня Ворон. – Недавно похоронил своего старого любовника. Безутешен, и, что самое главное, – искренне. Правда, есть сведения, что вот-вот влюбится в пару очаровательных пареньков. Одновременно плетет сеть заговора, в этом все уверены. Имейте в виду, мой друг, вы ему приглянулись.

– Немцы жестоки, но сентиментальны, а англичане остроумны, но гомосексуалисты, – сделал несколько не идущее к делу сообщение Штабс. Когда мы на него посмотрели вопросительно, он дал ничего не объясняющее объяснение: – Ведет себя, будто является потомком Ричарда Львиное Сердце, а сам – все знают – получил титул от отца – смотрителя тюрьмы.

– Мсье Делес! – воскликнул журналист и хищно заулыбался.

Подошедший к нам субъект был очень мало похож на типичного француза – рыжий, кудлатый, веснушчатый, с очень тонким и очень горбатым носом. В облике его чувствовалась общая легкая ненормальность, трудно было только определить, опасного она свойства или нет.

– Господин Пригожин, мсье Делес, – сухо произнес капитан. Француз был явно ему несимпатичен.

– Зовите меня просто Ксавье.

Я поклонился, но не разрешил ему называть меня Иваном. Отчего-то мне показалось, что его не следует подпускать к себе слишком близко.

– Знаете, чем интересен мой друг Ксавье? – болтал Ворон. – Своим оригинальным извращением. Он негрофил.

Я воспитанно молчал, капитан тихо пыхтел носом, пасть француза весело распахнулась, показывая отличные зубы.

– В самом деле, некоторое время я провел на Гаити, где пытался возродить традиции Туссена-Лувертюра, черного президента. И правительство, и общественное мнение впечатляются, когда за права негров борется белый.

– Вернее, рыжий, – поправил журналист, и все засмеялись.

– Но, как это часто бывает, самым большим препятствием на пути к освобождению черных оказались сами черные. Они любили, любили меня, а потом решили меня съесть. Поэтому я здесь. Когда мы с ним расстались, я узнал о нем вот еще что.

– Говорят, правда, очень глухо, что не очень-то он там боролся за права негров. Снимал кино. Не совсем обычное. По крайней мере местные жители, когда увидели кусок его фильма, тут же решили его зарезать. Интересно, что за кино он собирается снимать здесь? Еще суждено мне было познакомиться в этот вечер с паном Робертом Мусилом, толстым коротышкой в пуленепробиваемых очках. Ни за что нельзя было догадаться, какие мысли бродят за этими стеклами. Похож он был на уменьшенную копию Собакевича и всем своим видом показывал, что не даст себя надуть.

Характеристика господином Вороном ему была дана такая:

– Очень солидный делец и очень большой подлец. Одно слово – заводы «Шкода». Нет, получается два слова. У них пять тысяч готовых гаубиц на складе, а князь почти согласился с доводами своих генералов, что его армия нуждается в перевооружении.

Зачем он мне все это рассказывает? Пусть лучше Штабсу, ему вон как интересно! Каждый новый военный или придворный секрет казался веревкой, привязывающей меня к здешнему миру.

– Луиджи Маньяки!

Даже описывать не хочу, ибо кому не известно, как выглядит сорокалетний итальянец.

– Вообще-то тут, в Ильве, подвизается целая троица этих братьев. Один шьет, другой поет, третий торгует, – плел Ворон.

– Понятно.

– Что вам понятно, мой юный друг? Больше никому не понятно, зачем было устраивать итальянской разведке всю шпионскую сеть из одних братьев.

– Да уж, – саркастически произнес капитан, и я решил не вдумываться, в чью сторону направлен сарказм.

– Вот еще две замечательные фигуры. Видите, там, возле фруктового буфета, человека в серо-голубом мундире – господин Иван Сусальный, начальник криминальной полиции. Большой патриот и большой идиот. Замечателен своими пшеничными, до пола, усами.

Усы действительно были пшеничного цвета и весьма изрядной длины.

– Впрочем, о свойствах местных полицейских я вам, кажется, уже сплетничал. Рядом с ним господин с бородкой, Виль Паску, газетная змея, пригретая на груди княжества. Знаменит афоризмом: «Хорош только мертвый журналист».

– Такой афоризм больше подошел бы начальнику полиции, – заметил Штабс.

– Не-ет, тут имеется в виду, что если журналиста убили, значит он был неподкупен. Всем известна беспримерная продажность этого литератора, и в афоризме сам он ернически и цинически в этом признается. Лучше быть подкупленным, но живым, чем неподкупным, но мертвым.

– А это…

– А это я, – иронически сказала крупная, строго, даже строжайше одетая пятидесятилетняя примерно тетка, появившись из-за колонны.

– Мадмуазель Дижон, – в один голос сказали капитан и журналист, кланяясь с чуть чрезмерной почтительностью, – конфидентка хозяйки этого очаровательного праздника.