Виталий Шипаков - Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

Приняв такое решение, – Княжич тут же вспомнил о предстоящей в скором времени разлуке с Новосильцевым. Через несколько дней пути их разойдутся. Он с казаками пойдет на Дон, затем в Турцию, а князь со своими дворянами, которых Шуйский всучил ему обратно, отправится в Москву.

При мысли, что красавицу придется уступить кому б то ни было, пусть даже Дмитрию Михайловичу, Ваньке сделалось не по себе. Ему неудержимо захотелось сейчас же овладеть отчаянной воительницей, сделать ее своей женой да увезти в станицу, а там – будь, как будет. Может, с белокурой синеглазкой все сложится иначе, чем с черноокой смуглянкой Надией.

Возможно, тем бы дело и закончилось, но, почуяв охватившее ее спасителя любовное желание, красавица оглянулась. Уставившись на Княжича полными слез глазамиозерами, она жалобно пролепетала:

– Ты же обещал.

Эти слова и взгляд обрушились потоком ледяной воды на разгоряченную Ванькину голову. Его руки, уже было сжавшие шляхтянку в объятиях, безвольно повисли.

– Да чем я лучше того татарина, – ужаснулся он, одновременно вспомнив и волосатого мурзу из своего короткого, безрадостного детства и только что убитого шляхтянкой верзилу ордынца. Более не говоря ни слова, они выехали из дубравы. Вдали уже был виден весь казачий полк, и Иван остановился в ожидании собратьев.

Однако синеглазая снова изумила Ваньку. Ловко перекинув через спину Лебедя свои на редкость стройные ножки, она уселась напротив Княжича лицом к лицу, вытерла ладошкой слезы и необычайно красивым грудным голосом все так же по-детски растягивая слова, сказала:

– Спасибо тебе, Ванька-есаул, за все спасибо, – затем, слегка откинув голову, почти что весело спросила: – А есаул – это как хорунжий или как полковник по-нашему?

Взирая на невиданной им ранее красы женское лицо, которое не портил ни раскрасневшийся от слез, задорно вздернутый носик, ни скрывающийся в серебристых волосах свежий, розовый шрам на виске, Княжич ощутил своим мятежным сердцем, что жизнь его делает какой-то новый поворот. Сглотнув подступивший к горлу комок, он пояснил:

– Есаул – это как раз посередине, побольше хорунжего, но меньше полковника, – и в свою очередь спросил: – А ты откуда, девонька, в воинских чинах столь сведуща и вообще, кто ты?

Снова погрустнев, красавица кивнула в сторону дубравы:

– Мой отец полковник был.

Чтоб развеять ее грусть, а заодно и уяснить, кто же есть прекрасная шляхтянка – мужняя жена аль девица, Иван игриво вымолвил:

– А хорунжий у тебя, наверно, муж или жених.

Ответ красавицы чуть было на корню не загубил зарождающуюся в Ванькином сердце любовь.

– Нет, мой муж канцлер Литвы, князь Волович. Его поляки зарезали, а нас с отцом в этом обвинили. А хорунжим дядя Гжегож был, он, когда меня спасал, погиб, – глаза литвинки вновь наполнились слезами. Еле сдерживаясь, чтобы не расплакаться, она растерянно добавила: – Кто я есть, теперь сама не знаю – то ль княгиня, вдова литовского канцлера, то ль бездомная беглянка, пленница твоя. Мне теперь уж все равно, за кого желаешь, за ту и почитай. А зовут меня Елена Волович, в девичестве Елена Озорчук, – не имея больше сил удерживать слезы, красавица горько зарыдала и, как малое дите, уткнулась Ваньке в грудь.

Гладя ее чудные волосы, малость ошалевший Княжич ласково изрек, припомнив задорно вздернутый княгинин носик:

– Озорчук тебе больше идет, – а про себя подумал: «Вот те на, княгиня, а я, дурак, в кусты тащить ее собрался да потом в избу свою везти, из которой даже дочь татарина немытого и та сбежала. Слава богу, что от греха отвел. Эта бы и до станицы не доехала, нынешней же ночью зарезалась, вон она какая».

Откуда было есаулу знать о том, что из своих неполных девятнадцати лет Еленка только пару месяцев жила княгиней, а остальные восемнадцать провела на отцовском хуторе, который, в общем-то, мало чем отличался от казачьей станицы.

Между тем хоперцы уже приблизились на расстояние пищального выстрела. Увидев их, литвинка вновь прикрыла грудь руками. Княжич снял кунтуш, укутал в него свою добычу так, что виды остались лишь одни огромные глазищи, и ободряюще сказал:

– Ничего не бойся. Я тебя сейчас с моим другом, тоже князем, познакомлю. Он дядька добрый, нравом смирный, поживешь покуда у него, – затем, немного помолчав, поинтересовался: – А куда вы путь держали, прежде чем в засаду умудрились угодить?

– В Москву, отец решился к русскому царю на службу перейти. Мы же православные, более идти нам было некуда, – печально пояснила Еленка.

– Вот видишь, как все складно получается. Князь Дмитрий тоже направляется в Москву, вместе с ним до белокаменной и доберешься, – пообещал Иван.

Красавица в ответ лишь улыбнулась, но по выражению ее едва просохших от слез очей Ваньке показалось, что менять своего нового покровителя есаула на кого бы то ни было, пусть даже князя, ей вовсе не хочется.

Красоту, коль она истинная, не то что под кунтуш, а и в мешок не спрячешь. При виде сидящей на коленях у есаула девицы, волосы которой ниспадали ниже стремени, кто-то из казаков восторженно воскликнул:

– Братцы, Княжич снова женкой обзавелся. Он, видать, себе обычай взял такой – домой без бабы с войны не возвращаться.

Услышав эдакие речи, Еленка откинула ворот кунтуша и даже не вопрошающе, а скорей, ревниво посмотрела на Ивана. Станичники на миг умолкли, однако тут же вновь загомонили:

– Да он с каждым разом все лучше и лучше бабенок отхватывает. Надька тоже девка справная была, но этой и в подметки не годится. Видно, на сей раз княгиня польская его тоску развеять вызвалась.

Чуток порозовев от смешанного чувства смущения и улещенного мужского самолюбия, есаул начальственно прикрикнул:

– Чего зубы скалите? Княгиня едва жива от страха, только что из лап ордынских еле вырвалась, а тут вы блажите, как какие-то нехристи. Будто женщин отродясь не видели.

Привыкшие беспрекословно подчиняться воле справедливого, но строгого, несмотря на молодость, начальника казаки приутихли. Лишь Никишка Лысый, пристально глядя на Елену, глубокомысленно изрек:

– Не похоже, чтоб она от страха помирала. Смотри, Иван, как бы сия полячка и тебя, заговоренного, не погубила.

– Поговори мне еще, – сердито осадил его Иван, любуясь своей красавицей. Та действительно без тени страха, с интересом взирала на обступивших их станичников.

«Ну и девка, да за такую жизнь отдать не жалко»,– с восторгом подумал есаул и обратился к Митьке Разгуляю – редкостной отваги и веселого нрава казаку, который избран был хорунжим вместо славного Сашки Ярославца.

– Сейчас Игнат возок с ее пожитками пригонит. Распорядись, чтобы к шатру князя Дмитрия его поставили, да не вздумали разграбить.