Виталий Шипаков - Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

Отъехать спозаранку, как хотел Иван, не получилось, Лысый задержал. Когда он наконец-то появился, Разгуляй с укором вопросил:

– Где тебя черти носят? Ванька уж совсем извелся, еще б чуток и без тебя уехали.

– Никуда б вы не уехали. Я с самого утра из Сашкиной землянки за вами приглядываю.

– А это еще зачем?

– Чтобы до соседней станицы уже по темноте добраться. Там у Лихаря Назарки и станем на ночлег. А то, коль доберемся засветло, Княжич дальше отправится, тогда придется посреди степи ночевать. А ему, чтоб снова захворать, только этого недоставало. Нет уж, пусть еще хоть одну ночь проведет под крышей.

Завидев вышедшего из конюшни есаула, Никита съежился, ожидая взбучки, но тот лишь приветственно взмахнул рукой, бросив мимоходом:

– Наконец-то, я уж думал, ты вовсе не придешь, – ругать нежданно обретенного верного товарища у него язык не повернулся.

Окинув взглядом свое крохотное воинство – Разгуляй с Лунем да Лысый, Есаул распорядился:

– В путь, казаки. День-то нынче вон какой погожий. Сама природа нам удачу сулит.

Утро выдалось и впрямь не по-осеннему солнечным. Но, как только станичники миновали погост, возле которого Иван на несколько минут остановился, чтоб проститься с мамой и святым отцом, подул северный ветер, а небо стало заволакивать тучами.

– Прям как в прошлый раз, когда на польскую войну уходили, – сказал Андрюха, надевая шапку, которую снял возле погоста, да так и держал в руках. – Того гляди, гром грянет и дождь ливанет.

Однако дождик не пошел. Вместо него из наплывшей из-за Дона тучи посыпал пушистый белый снег. Как и многие, кто уродился в зиму, Княжич снег любил, но сейчас он ненавидел эту, ставшую меж ним и Еленой, белую, холодную преграду. Вздрогнув, словно от нежданного удара, Ванька уже вскинул плеть, чтоб взбодрить коня и понестись вдогон за убегающим счастьем, но вдруг застыл в изумлении. Путь отряду преградил, словно выросший из снежного марева всадник. В посеребренной, широкой не по плечам кольчуге да позолоченном шлеме-шишаке он напоминал богатыря из сказки, только шибко молодого, еще не вошедшего в силу. Лицо всадника сквозь снежную завесу поначалу есаул не разглядел, зато сразу же признал доспех.

– Да это же Захаров шлем.

Как бы в подтверждение его догадки раздался сердитый возглас Разгуляя:

– А этот гад что здесь делает? Видно, мы ему с Андрюхой мало всыпали, еще захотел? Так за нами дело не станет!

Свою угрозу Митька произнес нарочито громко, надеясь, что Максимка его услышит и сгинет от греха подальше. Но тот даже ухом не повел. Ловко спрыгнув с седла на уже изрядно припорошенную снегом землю, он направился к Ивану. Потрепав за ухом тревожно всхрапнувшего Лебедя, Бешененок наконец-то поднял виновато понуренную голову и совсем по-детски попросил:

– Возьми меня с собой, – и, вновь потупив взор, негромко, но уверенно добавил: – Не пожалеешь.

– Это верно, – сказал немного ошалевший от его нахальства Разгуляй. – Не то что пожалеть, оглянуться не успеешь, как этот ухарь опять в тебя стрельнет. От него вон кони, и те шарахаются.

Явление Максима застало Княжича врасплох. Иван невольно вспомнил разговор, который состоялся между ним и Бешеным накануне позорного бегства атамана.

Это было года два назад. В тот день у казаков случился с крымцами жестокий бой. Уходящую на Дон из набега на татарские улусы разбойную ватагу под предводительством Захара с Ванькой настигла чуть ли не тысячная орда. Спас станичников от неминуемой погибели Иван, тогда еще лишь начинавший обретать известность. Первым увидав лавину нехристей, он убедил братов, что надо не бежать и не вступать в открытый бой, а надобно обороняться, укрывшись за обозными телегами.

Весь день они держали осаду, отбивая атаки ордынских сотен огненным боем. Трижды татарва врывалась в гуляйгород 8 8 Гуляй-город или град-обоз – передвижное полевое укрепление, представлявшее собой комплекс прочных телег. , но каждый раз откатывалась под ударами казачьих пик да сабель. Ближе к вечеру татары отступили. Обложив станичников со всех сторон и выслав за подмогой, они решили дождаться утра, чтобы с рассветом обрушиться несметной силой на неверных.

Как только непроглядная степная ночь легла на окровавленную землю, Княжич предложил прорвать ордынские заслоны. Поначалу многие казаки заробели, но Ванька быстро вразумил колеблющихся.

– Свинец да порох на исходе, помощи ждать не от кого, а к татарам за ночь целое войско подойдет. Решайтесь, братцы, либо сейчас, либо никогда, завтра будет поздно.

– Думаешь, прорвемся? – с сомнением спросил Захар.

– Уверен, – ответил Ванька, и станичники пошли на прорыв.

Разметав огнем и сталью ошалевших от казачьей дерзости врагов, ватага Бешеного вырвалась из ордынской петли. Обоз, конечно, пришлось бросить, но все ценное казаки-разбойники прихватили с собой, покидав в мешки, да приторочив к седлам. Впрочем, главная добыча – червонцы и оправленные в золото каменья – была в наплечной суме у атамана.

Проскакав верст двадцать, Княжич приказал остановиться.

– Ты что, очумел? Надо дальше уходить, – напустился грозный атаман на молодого есаула.

– Мы-то уйдем, а остальные? У них кони не нашим чета. Еще верст пять подобной скачки, и падать начнут. Да и раненые уже в седлах еле держатся.

Захар досадливо скривился, но, к удивлению Ивана, согласился:

– Ладно, черт с тобой, поступай, как знаешь. Видать, твой нынче день.

Сговорчивость на редкость необузданного нравом Бешеного сразу показалась Ваньке странной. И вообще, с самого начала боя с атаманом творилось что-то неладное. Он, по сути, передал начальство есаулу и лишь кивал в ответ на его приказы, как бы подтверждая их. А на прорыв и вовсе пошел в числе последних.

«Что это с Захаром деется? Ишь, осторожный стал какой. Хотя, наверное, он прав по-своему. Не атамана дело первым грудь под вражьи стрелы да сабли подставлять, на это есаул и имеется», – решил тогда Иван.

Впрочем, вскоре Бешеный удивил его еще больше. Когда Ванька, выставив дозоры, вернулся к атаману, то застал его сидящим возле небольшого костерка. Огонь, конечно, разводить не следовало, но есаул смолчал, не желая лишний раз злобить строптивого Захара. Раздора меж старшин им только и недоставало. Первым заговорил атаман. Ткнув перстом в черную, как деготь, ночную темень, он со страхом вымолвил:

– Глянь, кажись, огни, неужто татары догоняют. Сердцем чую, вырежут они нас.

Повертев по сторонам своей бедовой, кучерявой головой и никого не углядев, юный есаул похлопал Захара по плечу и, улегшись у костра, чтоб хоть как-то прикрыть его от вражьих глаз, беспечно заявил:

– Не майся понапрасну, гони с души печаль-тоску. Даст бог, уцелеем, а коль убьют – эка невидаль. Всех нас рано или поздно убьют, по-другому помирать мы не приучены.