Михаил Рогожин - Боги ушли, твари остались

Окурок обжег пальцы. Она бросила его в траву и долго наблюдала за тем, как он медленно угасал.

– Зачем же врать? – спокойно спросил Франц и продолжил тихим обволакивающим голосом: – Продолжай любить его, я буду только рад поспособствовать этому. Легенда у тебя совершенно не сволочная. Да, попала в лагерь за связь с иностранцем – врагом советской родины. Там я случайно встретил тебя и вынудил стать моей женой. Вытащил из лагеря. Он это поймет и не осудит. Потом меня отправили на нелегальную работу в Австрию. Взял тебя с собой. И что? Стала женой советского разведчика, совершенно не по своей воле. В чём же здесь враньё? Если Альфред всё еще тебя любит, значит, найдет способ, чтобы вы вновь оказались вместе. А вот если любовь осталась в прошлом, то впереди у нас с тобой гестапо, пытки, расстрел. В чём же тебе еще признаваться?

– А в том, что это вы меня вынудили! И хотите воспользоваться нашей любовью. Сделать из меня шпионку. Заставить выпытывать у него военные тайны!

– Естественно. Коль ты любишь врага своей родины, значит, либо он начинает работать на нас, либо ты автоматически становишься врагом. И тогда тебя уничтожат.

– Пусть будет так! Убейте меня, я согласна…

– Это не в моей власти. Я такой же заложник ситуации, как и ты. Но не забывай, родителей твоих вернули из лагеря в Москву, разрешили восстановиться на работе, выдали продовольственные карточки…

– Не надо, я знала, что будете постоянно этим шантажировать. Хотите, я убью Гитлера? Ну, хотя бы Геринга? В опере это можно было запросто сделать. Дайте только пистолет. Поручите всё, что угодно, я готова служить родине! Готова погибнуть! Но с Альфредом не смогу…

– Твоих отца и мать расстреляют, как родителей предателя родины, – жестко произнес Франц, давая понять, что дальнейший спор не имеет смысла.

– Сволочи… – простонала Аделия.

На дорожке парка возникли два силуэта военных с собакой. Франц снова обнял её за плечи и притянул к себе. Она зашлась в беззвучных рыданиях. Свет фонарика ударил в глаза. Подошедший патруль потребовал предъявить документы, и после долгого изучения, посоветовал парочке закончить романтическое свидание и вернуться в отель.

Ночь Аделия провела в тяжелом забытьи. Она часто просыпалась, задыхалась от духоты и приступов отчаяния и снова впадала в тягучий бесконечный сон, в котором её родители оказывались вместе с ней в бараке на берегу Кузокотского залива. Аделия стонала, плакала и кашляла во сне.

Франц с бутылкой обстлера в одной руке и стаканом в другой сидел в кресле. Несмотря на выпитое, ему не спалось. Слишком реально над головой нависла угроза смерти. Франц давно чувствовал, что Центр хочет от него избавиться. Во-первых, в Москве не нравилось, что он оказался удачлив в бизнесе. На Лубянке подсчитывали его прибыли и были уверены, что большую часть доходов он утаивает. А кто сказал, что резидент должен быть нищим? Это позволяло ему обрастать нужными связями. Содержать целый штат осведомителей, помогать агентам деньгами. Да, он сам вел вполне буржуазный образ жизни. Но ведь не за счет государства! А зависть границ не ведает! Он был на хорошем счету, но в плохом списке. Вот и нашли способ устроить ему смерть героя.

Игра, которую задумали в Центре, при любом раскладе оказывалась для Франца проигранной. Цель проста – внедрить своего человека в ближнее окружение Геринга. Альфред фон Трабен был выбран неслучайно. После успешного десантирования на Крите, во время которого Альфред получил ранение, положившее конец его летной карьере, Геринг привлёк своего любимца к планированию десантных операций в тылу советской армии. Тот факт, что фон Трабен долгие годы оставался холостяком, давал неплохие шансы для разработки любовной темы. Возможная неудача никого не пугала. Франц уже более полугода был отстранён от формирования агентурной сети и при самых изощрённых пытках в гестапо не смог бы рассказать ничего нового, а Аделия Шранц и вовсе рассматривалась как бессловесная подсадная утка. Из всего этого выходило, что беспокоиться о собственной безопасности Франц должен был сам.

Последний вызов в Москву только упрочил уверенность, что он больше не интересен своим шефам на Лубянке. Но, главное, он и сам охладел к Стране Советов. При этом не был готов вступить на тропу предательства или сотрудничества в качестве двойного агента. Нужно было начать свою игру. Ни за ни против… на выживание. Теоретически у него была возможность остаться в Москве, попроситься на фронт, добиться перевода на преподавательскую работу в разведшколу НКВД. Но жить в Советском Союзе желания не возникло, даже после ожидаемой победы над Германией. Францу нравилась Швейцария. Он даже приобрел себе небольшое шале в горах возле тихого городка Давос. Оставалось только умудриться ускользнуть от всевидящего ока НКВД и при этом не попасть в не менее кровожадные лапы гестапо…

Да, уж от таких мыслей не заснешь. Он допил остатки обстлера и позавидовал Аделии. Она, сбросив покрывало, лежала в постели в одной ночной рубашке и тихо стонала во сне. Ей снились танцы. Танцы в деревянном бараке Белморлага. Если бы не они и не Лида Померанец, Аделия умерла бы еще в первую зиму своего срока.

Их привезли на первые заморозки. Сто женщин. Молчаливых, с затравленно-осунувшимися лицами. Загнали всех в один барак без окон и наглухо закрыли на засов двери-ворота. Барак погрузился в темноту. Никакой мебели не было, даже нары отсутствовали. Нужно было либо стоять, либо ложиться прямо на дощатый пол. Поначалу никто не предполагал, что их заточили надолго. Потом пополз слух о готовящейся дезинфекции. Начался глухой ропот. Наиболее активные женщины стали колотить в дверь и кричать, чтобы их выпустили справить нужду. Но снаружи никак не отреагировали. Только нестройный глухой лай сторожевых собак подтвердил, что их неусыпно охраняют. С каждой минутой обстановка становилась всё более истеричной. Даже те, кто мучился длительными запорами, почувствовали острую необходимость освободиться. И тут возникло стихийное движение. Несколько женщин голыми руками принялись отрывать доски от пола в углу барака, где когда-то стояла печка. Очень быстро этот угол превратился в смердящий нужник.

От зловонья Аделия едва не потеряла сознание. Опустилась на холодный пол и решила, что лучше умрёт, чем последует примеру товарок.

Их выпустили только утром. Причём тут же, не дав отдышаться, заставили с тряпками и вёдрами отдраивать загаженное помещение. Аделия инстинктивно постаралась отойти подальше от входа в барак. Завернула за угол и столкнулась с женщиной в коротком полушубке. Её ярко-рыжие волосы тяжелыми локонами лежали на плечах. Пушистые ресницы обрамляли огромные, слегка навыкате глаза болотного цвета. Её можно было бы назвать красавицей, если бы не большой пористый нос, который, впрочем, уравновешивался крупными выпяченными губами растянутого рта. Её внешность своей свежестью настолько контрастировала с серыми страдальческими лицами этапированных, что Аделия невольно залюбовалась ею.