Владимир Уланов - Искушение

Удивлению и изумлению бояр не было конца; они возмущённо перешептывались, крестясь, тихо восклицали:

– Вот антихристы дык антихристы! Хряста на них нет!

А когда перешли в Грановитую палату, тут и вовсе возмутились, когда увидели два престола: один для Марины, а другой для самозванца. Василий Шуйский, торжественно взяв за руку новоявленную царицу, ехидно улыбаясь в бороду, с наигранным пафосом произнёс:

– Наияснейшая великая государыня! Цесаревна Мария Юрьевна! Волею Божьей и непобедимого самодержца, цесаря и Великого князя всея Руси ты избрана быть его супругою. Вступи же на сей царский трон и властвуй вместе с государем и нами!

Марина, сделав надменное лицо, торжественно села на царский трон. В толпе русской знати прошёл возмущённый гул голосов, и кто-то из бояр громко сказал:

– Невиданное дело, чтобы баба рядом с царём на троне сидела! Тьфу ты! Одно слово – греховодники! Будь они прокляты!

Марина с вызовом посмотрела в сторону раздавшегося голоса, но так и не определила, кто это высказался, так как бородатые бояре, одетые в шубы и бобровые шапки, все были для неё на одно лицо.

К невесте подошёл патриарх, украсил Марину цепью Мономаховой и с молитвою возложил на неё животворящий крест, барму, диадему и корону Мономахову, помазал царицу и причастил, чем несказанно возбудил у русской знати неприязнь и ненависть к самозванцам. Среди бояр прошёл ропот. Иван Иванович Голицын с возмущением забубнил, обращаясь к рядом стоящим князьям:

– Да где это видано, чтобы чужеземка, ещё не жена царя, а уже стала помазанной на царствие государыней!

Дмитрий Шуйский угрожающе зашептал Голицыну:

– Да замолчи ты, Иван Иванович, а то нам всё дело загубишь! Помолчи маленько! Иди вон на целование к руке царицы.

Бояре молча, по очереди, целовали ручку Марины. Иван Михайлович Пушкин после целования долго сплёвывал на пол и вытирал губы платком.

После церемонии князь Василий Шуйский повёл Марину и самозванца под венец.

После венчания Григория и Марины начался настоящий царский пир, со всем его весельем, плясками и удалью. Пили, кто от радости, кто от горя, кто просто хотел веселиться. Загуляла вся Москва. На улицы по приказу самозванца выкатили бочки с вином и медами для черни. Несмотря на то что шёл дождь, охотников напиться задарма было великое множество.

Григорий Елизаров, мастеровой, кузнец крепкого телосложения, сажень в плечах, с чёрной окладистой бородой, с весёлыми голубыми глазами, балагур и шутник, с ватагой своих подмастерьев пришёл на улицы Москвы повеселиться и выпить на дармовщинку. Мастеровые подошли к одной из бочек с вином, взяли ковш у мужиков, по очереди выпили по черпаку. Вино оказалось на удивление крепким, и после выпитого мужики развеселились, стали шутить, бойко заговорили. Евсей, рыжий, с крючковатым носом, здоровенный детина, опрокидывая очередной ковшичек вина, крякнув, молвил:

– Ох, и хорошащее винцо самозванец выкатил народу! Закусывать не надо!

– А почём знаешь, что царь – самозванец? Может, и взаправдышный, говорят же, что мать признала его своим сыном, – возразил Карпушка, длинный жилистый мужик с насме – шливыми глазами и реденькой узкой бородёнкой.

– Да у самозваного-то царя и борода даже не растёт; сразу видно, что мужик-то не нашенский, а поляк, они, вон, все безбородые, а у русского человека вся сила и мудрость в бороде.

– Это ты верно сказал, Евсей, сразу видно – не наш это мужик, да и с поляками все вожжается, вот и жену полячку взял. Настоящий-то русский царь, наверняка, при бороде был бы, дела имел бы только с боярами и в царицы бы взял русскую девку, – поддержал Евсея Григорий Елизаров.

За разговорами мастеровые хватанули ещё по черпаку и завеселели так, что Евсей заприплясывал, а потом запел:

Не успел мастеровой допеть песенку, как из переулка прямо на весёлую компанию верхом на лошадях выехали шляхтичи – группа всадников из пяти человек. Они тоже были навеселе и, видимо, разгорячённые вином, искали приключений. Кое-кто уже плохо держался в седле. Поляки вплотную подъехали к бочке. Один из шляхтичей, выдернув из ножен кривую саблю, крикнул:

– Эй, русские свиньи, пошли отсюда вон! Скоро мы из вас католиков сделаем, а ваши поганые церкви закроем! Теперь наша царица вами править будет, – и замахнулся саблей на Григория Елизарова. Тот, изловчившись, подставил под удар оловянный ковшик, ловко перехватил руку поляка, сдёрнул его с лошади, треснул шляхтича ковшиком по голове, да, видимо, спьяну перестарался, так что нападающий сразу же отдал Богу душу.

Вся ватага мастеровых, не давая опомниться полякам, набросилась на всадников. Сдёрнули их с коней, отобрали оружие, взяли под уздцы лошадей. Вскоре на подмогу полякам из переулка выскочило ещё несколько верховых всадников. Завязалась ожесточённая потасовка. И вот уже к мастеровым присоединились другие московские жители. В ход шли колья и булыжники.

– Я вам покажу католиков! – кричал Евсей. – Ишь чего выду – мали, антихристы, – с остервенением работая колом по польским спинам, приговаривал Карпушка.

Наконец, всех поляков уложили. Те, постанывая, валялись в грязи. Вокруг собралась большая толпа людей. У многих в руках уже были колья и даже вилы. Разгорячённая толпа всё росла и росла. Григорий Елизаров, вытирая со лба кровь, перемешанную с потом, крикнул:

– Идём громить антихристов, шляхтичей и их приспешников. Идём на Кремль и узнаем, кто там сидит: самозванец или настоящий царь!

Толпа одобрительно зашумела, и все направились к Кремлю.

Григорий Отрепьев лежал в брачной постели с Мариной Мнишек. Он спал с женщиной, о которой мечтал вот уже почти год. А теперь к её ногам он бросил целое царство, но радости от достигнутого не было, на душе постоянно лежал тяжёлый камень. Не было покоя и удовлетворения, где-то рядом жила тревога. Он, Гришка, монах-расстрига, ныне царь всея Руси Дмитрий. Казалось, что бы ещё человеку надо? О чём ещё можно мечтать? Но от мысли, что царь он не настоящий, а обманным путём добившийся престола, что любой простой москвич может крикнуть ему вслед «самозванец», в сердце у Григория жил страх, который крепко держал его.

Отрепьев широко раскрыл глаза, вглядываясь в темноту опочивальни, в которой когда-то спал Борис Годунов – убийца сына Ивана Грозного. Григорию казалось, что из всех углов комнаты на него смотрит царевич Дмитрий, виделось хмурое лицо Ивана Грозного, вплотную приблизившееся к нему.

Григорий в страхе прижался к горячему телу жены, обнял её, положив руку на грудь, другой закрыл глаза и прошептал: «Свят! Свят!» Марина открыла глаза и, пристально вглядевшись в лицо своего мужа, шепотом спросила: