Дмитрий Миропольский - 1916. Война и Мир

Затем оба, позволив себе из одежды только расстёгнутые брюки, прилегли отдохнуть. Посвежевший богатырь занял кровать в алькове, а Маяковский, которому по молодости достался продавленный диван, продолжал допытываться:

– Так почему вы до сих пор не издали моей книжки?

– А кто вас купит, Владим Владимыч? Нашим всем – подарить придётся, а больше вас и не знает никто. Пушкина купят, «Пиквикский клуб» купят, вас – не купят. А денег у Давида Бурлюка пока что меньше, чем в Государственном банке.

Маяковский прикусил губу. Чутьё у Давида было на зависть, он всё время организовывал концерты, выставки, диспуты, кого-то издавал – и не только из любви к искусству. Каждое предприятие Бурлюка приносило известный доход, который позволял, например, ежедневно выдавать Володе по полтиннику.

– Может, я книжку от руки нарисую? – снова подал голос Маяковский. – Всю целиком, с текстами, с иллюстрациями… Тогда наборщикам не надо будет платить. И просто на гектографе размножим.

– Тоже денег стоит, – резонно заметил Бурлюк и повернулся на бок, чтобы видеть Маяковского здоровым глазом. – Вот Гучков – помните историю с письмами? Сделал на гектографе, а мог бы и в типографию отдать! Весь тираж мигом разлетелся, я себе экземплярчик едва добыл…

Действительно, зимой председатель Государственной думы Александр Иванович Гучков издал брошюры, которые тут же ушли нарасхват. Он опубликовал несколько писем императрицы, каким-то образом попавших в его руки. Александра Фёдоровна обращалась к Распутину – простому мужику, которого привечали при дворе. Письма её содержали очевидные двусмысленности и вызвали в обществе настоящий скандал.

– Гектограф для того нужен, чтобы все видели почерк, – сказал Маяковский, который по своему подпольному и тюремному опыту немного разбирался в криминалистике. – Чтобы понятно было, что письма и вправду её рукой написаны.

– Да я не об этом, – отмахнулся Бурлюк. – Известно вам, кто такой Распутин?

– Чёрт его знает. Святой старец. Колдун какой-то из Сибири, и вроде с императрицей у него шуры-муры…

– Вот! – Бурлюк приподнялся на кровати. – Вы не знаете, кто такой Распутин. И никто ничего толком не знает: кто такой, чем занимается? Чумазый крестьянин из Тмутаракани! Плужок… Но сама – Сама! – шлёт ему письма, и эти письма читают в Москве, в Питере… везде! И все говорят о нём и о ней, и снова о нём, и снова… А теперь представьте, что этот Распутин стал бы вдруг кубо-футуристом и начал писать стихи. Тиражи можете вообразить?

– То есть Распутина вы хотите издавать, а меня нет.

На стуле рядом с диваном лежала манерно-узкая бежевая пачка папирос «Нарзан» и коробка спичек. Маяковский вытащил папиросу, продул мундштук и закурил.

– Сколько стоят ваши папиросы? – спросил Бурлюк.

– Шесть копеек десять штук.

– Интересное дело! У вас денег нет, и вы курите «Нарзан», а у меня деньги есть, но на те же шесть копеек я беру двадцать штук московского «Дуката»! Где справедливость, Владим Владимыч? И не трясите пепел, прошу вас, вот же блюдце…

Бурлюк прошлёпал босыми ногами до стола и поставил на стул возле Маяковского блюдце, которым они пользовались вместо пепельницы.

– Зря сердитесь, – сказал он.

– Я не сержусь, – буркнул Маяковский. Когда он нервничал, жевал картон мундштука.

– Сердитесь. Но вы послушайте, послушайте.

Бурлюк уселся обратно на кровать и продолжал:

– Вы – гениальный поэт. Я всем это говорю. И вы уж не подводите меня, пишите гениальные стихи! Только писать и публиковаться – две большие разницы. Писать можно сколько угодно. Но издавать книгу только для того, чтобы потешить ваше самолюбие, – извините, слишком большая роскошь. Надо как минимум окупить тираж. Муза может жить на чердаке… или у друзей в гостинице «Пале-Рояль», но ей надо что-то кушать. Хотя бы иногда. Опять же, папиросы покупать…

– Не надо попрекать меня папиросами! И при чём здесь Распутин?

– Да ведь он делает ровно то, что вы должны делать! Неграмотный крестьянин приезжает в Петербург чёрт-те откуда и создаёт себе имя из ничего! А вы приехали из Москвы – и лежите здесь, как кувалда, и ноете, что вас не издают! И в голове один футбол.

Маяковский резко сел, вдавил окурок в блюдце и свирепо уставился на Бурлюка, сжав кулаки.

– Я вас попрошу, Давид Давидович…

– Вот, – довольно ухмыльнулся Бурлюк, – другое дело. Теперь я снова вижу Владимира Маяковского. Понимаете, Распутин очень верно всё рассчитал. Его же никто не вёл под белы руки! Сам растолкал всех локтями, подошёл нахально к трону в лаптях своих, и стоит среди господ раззолоченных, семечки на паркет лузгает, в носу ковыряет и навозом пахнет.

– Грубо.

– Пусть. Это хорошо, что грубо! Чем грубее, тем лучше. Надо вызвать к себе интерес, привлечь внимание. Любой ценой, любым способом, понимаете? Эпатировать. Заставить на себя смотреть. Заставить слушать. И тогда…

– Вы вправду думаете, что Распутин на это рассчитывал?

– Неважно. Кто такой Распутин? Мы о вас говорим!.. Угостите папироской, будьте добры.

Маяковский выдал Бурлюку папиросу, поставил стул с блюдцем между диваном и кроватью и тоже закурил. Он не затягивался и мог курить постоянно.

– М-м, неплохой табак, – оценил Бурлюк. – Шесть копеек десять штук, говорите?

– Хватит уже глумиться, – раздражённо сказал Маяковский.

– Сейчас я очень серьёзен… Владим Владимыч, для того, чтобы выделиться из толпы, у вас уже почти всё есть. Рост – прекрасный! Фамилия – любому псевдониму на зависть! Маяк такой высоты – уже есть, о чём говорить! Но к фамилии, росту и гениальным стихам надо добавить ещё пару штрихов, чтобы вас узнали и запомнили…

– Меня знают.

– Кто? Братья-футуристы? И ещё пара кружков вроде нашего? Бросьте, десяток-другой человек, даже полсотни – это ничто. Капля в море. Нам ведь нужны тысячные тиражи, верно? Значит, вас должны узнать и запомнить тысячи. Десятки тысяч… Вот вы сидели в тюрьме. Против кого вы боролись? Кого вы ненавидите?

Маяковский глубоко затянулся, выпустил длинную струю дыма и прищурился.

– Буржуев. Капиталистов.

– Прекрасно. Но у этих буржуев и капиталистов есть деньги, которых нет у вас и которые вам нужны. Надо заставить их раскошелиться. Что бы вы сделали, если бы столкнулись с тем, кого ненавидите? Ну? Чтобы он вас надолго запомнил?

– Дал бы в морду…

– В морду?.. Отлично! С этого и начнём.

– В каком смысле?

Бурлюк поднялся и зарокотал, расхаживая по комнате.

– В прямом! Дадим обществу в морду! Для начала сойдёт и пощёчина. Пощёчина общественному вкусу! Наотмашь всем этим… Пусть знают! Отдать швартовы! Кубо-футуристы выходят в открытое море! Балласт нам не нужен. Всё лишнее – за борт. Толстого – за борт. Достоевского – за борт…