Бернард Корнуэлл - Пустой трон

Хитрая эта организация, христианская Церковь. Едва лорд становится богат, он строит храм или монастырь. Этельфлэд настояла на возведении в Сестере церкви еще до того, как начала укреплять стены и углублять ров. Я доказывал, что это пустая трата денег, что она всего лишь построит заведение, где попы вроде Риксега станут набирать жирок, но Этельфлэд стояла на своем. Сотни мужчин и женщин живут при церквях, в аббатствах и монастырях, основанных лордами, и по большей части не делают ничего, кроме как едят, пьют да бубнят время от времени молитвы. Монахи работают, конечно. Они трудятся на полях, полют огороды, рубят лес, таскают воду и переписывают книги, но все ради того, чтобы их начальники могли жить как аристократы. Ловкий план – заставлять других работать, чтобы самому наслаждаться роскошью. Я зарычал негромко.

– Церемония скоро закончится, – попытался утешить меня Финан, решивший, что мой рык вызван болью.

– Не приказать ли принести вина с медом, господин? – спросил озабоченный Осферт.

Осферт был незаконнорожденным сыном короля Альфреда, и более достойный человек не ступал еще по земле. Я часто пытался представить, какой государь вышел бы из него, родись Осферт от жены, а не от перепуганной служанки, задравшей юбки ради королевской прихоти. Из него мог получиться великий правитель, справедливый, умный и порядочный, но на нем вечно лежало клеймо бастарда. Альфред хотел сделать сына священником, но Осферт упрямо выбрал путь воина, и мне посчастливилось заполучить его в свою дружину.

Я смежил веки. Монахи пели, а один из колдунов размахивал металлической чашкой, подвешенной на цепи, заполняя церковь дымом. Я чихнул – это было больно, – потом у двери началась вдруг суматоха. Я подумал, что прибыл Этельред, но, открыв глаза, увидел епископа Вульфхерда со сворой попов-прихлебателей.

– Если тут затевается заговор, то этот любитель мять сиськи в самой его гуще.

– Не так громко, господин, – упрекнул меня Осферт.

– Любитель мять сиськи? – переспросил Финан.

Я кивнул:

– Так мне сказали в «Снопе».

– О нет! Нет! – возмутился Осферт. – Не может быть, он ведь женат!

Я расхохотался, потом снова закрыл глаза.

– Не стоит тебе говорить подобные вещи, – заявил я Осферту.

– Почему, господин? Это ведь просто грязные слухи! Епископ женат.

– Не стоит, потому что мне больно, когда я смеюсь, – сказал я.

Вульфхерд был епископом Херефордским, но бо́льшую часть времени обретался в Глевекестре, потому как именно тут хранились глубокие сундуки Этельреда. Вульфхерд ненавидел меня и сжег мои постройки в Фагранфорде в попытке выжить меня из Мерсии. Он не принадлежал к породе жирных священников, а, напротив, был тощ как тесак. При виде меня его суровое лицо расплылось в принужденной улыбке.

– Господин Утред!

– Вульфхерд, – буркнул я в ответ.

– Рад видеть тебя в храме, – продолжил он.

– Но только не с этим, – прошипел один из его приспешников.

Я открыл глаза и понял, что он указывает на молот, висящий у меня на шее. Это был символ Тора.

– Осторожно, поп, – предостерег я, хотя был слишком слаб, чтобы наказывать за дерзость.

– Отец Пенда, давай помолимся, чтобы Господь вразумил лорда Утреда отринуть свои языческие побрякушки, – сказал Вульфхерд. Потом обратился ко мне: – Бог прислушивается к нашим молитвам.

– Неужели?

– Я молился о твоем выздоровлении, – солгал прелат.

– И я тоже, – заметил я, прикоснувшись к молоту Тора.

Вульфхерд улыбнулся уклончиво и отвернулся. Попы последовали за ним, как цыплята за наседкой, все, кроме молодого отца Пенды, который стоял и с вызовом смотрел на меня.

– Ты бесчестишь храм Божий! – громко заявил он.

– Просто уйди прочь, отец, – посоветовал Финан.

– Это мерзость! – Священник едва не сорвался на крик, указывая на мой молот. В нашу сторону стали поворачиваться головы. – Мерзость в глазах Господа!

Потом Пенда наклонился в попытке сорвать с меня молот. Я ухватил его за черную рясу и притянул к себе. Усилие отозвалось в левом боку вспышкой боли. Ряса, прижатая к моему лицу, была влажной и воняла навозом, зато скрыла мое лицо, исказившееся от боли, пронзившей рану. Я судорожно вздохнул, затем Финану удалось оторвать попа от меня.

– Мерзость! – заорал Пенда, которого тащили прочь.

Осферт приподнялся в намерении помочь ирландцу, но я ухватил его за рукав и остановил. Пенда снова бросился на меня, но двое из приятелей-попов вцепились ему в плечи и увлекли прочь.

– Глупец прав, – сурово заметил Осферт. – Тебе не следовало надевать молот, идя в церковь, господин.

Я вжался спиной в стену, стараясь дышать ровнее. Боль накатывала волнами, то острая, то тупая. Кончится это когда-нибудь? Мне так надоело терпеть, и, возможно, боль притупила мой разум.

Я думал, что Этельред, повелитель Мерсии, умирает. Это было очевидно. Удивительно, что он протянул так долго, но витан определенно собрался с целью обсудить последствия его смерти. И я только что узнал о приезде в Глевекестр олдермена Этельхельма, тестя короля Эдуарда. В церкви его не было, по крайней мере, я не видел, а не заметить его трудно, потому как человек он крупный, общительный и шумный. Я симпатизировал Этельхельму и ни на грош не доверял ему. И он прибыл на витан. Откуда я узнал? От отца Пенды, этого злопыхающего священника, своего лазутчика. Пенда находился у меня на жалованье, и, когда я притянул его к себе, он прошептал: «Этельхельм здесь. Приехал этим утром». Он хотел добавить что-то еще, но тут его утащили.

Я внимал пению монахов и гудению попов, собравшихся вокруг алтаря, где огоньки свечей играли на большом золотом распятии. Алтарь был пуст, и в его чреве лежал массивный серебряный гроб, украшенный хрустальными вставками. Один этот саркофаг стоил дороже всей церкви. Наклонившись и вглядевшись сквозь маленькие хрусталики, можно было различить скелет, покоящийся на дорогом синем шелке. По особым дням саркофаг открывали, скелет выставляли на всеобщее обозрение, и я слышал о чудесах, которые случались с людьми, заплатившими за право прикоснуться к желтым костям. Волшебным образом исчезали чирьи и бородавки, хромые начинали ходить – и все благодаря останкам якобы святого Освальда. Будь это так, это само по себе стоило назвать чудом, потому как нашел их я. Вероятно, они принадлежали безвестному монаху, хотя с таким же успехом могли быть скелетом какого-нибудь свинопаса. Но когда я говорил об этом отцу Кутберту, тот заявлял: не один и не два свинопаса причислены к лику святых. Этим христианам ничего не докажешь.

Помимо тридцати-сорока священников, в церкви присутствовали по меньшей мере сто двадцать человек. Все стояли под высокими балками, между которыми летали воробьи. Религиозная церемония должна была пролить благословение пригвожденного Бога на думы витана, поэтому никого не удивило, когда епископ Вульфхерд произнес убедительную проповедь о мудрости того, кто внимает совету людей трезвых, добрых, старших и наделенных властью.