Бернард Корнуэлл - Пустой трон

Ему нужен был Этельстан – мальчишка, лет десяти от роду, насколько я мог припомнить. Мать его была милой кентской девушкой, которая умерла, дав ему жизнь. Зато отец его был жив, и еще как жив. Его отец – не кто иной, как Эдуард, сын короля Альфреда, король Уэссекса. Эдуард женился на дочери Этельхельма и родил другого сына, и Этельстан превратился в помеху. Кто он – старший сын или же бастард, как утверждает Этельхельм? Если бастард, то у него нет прав, однако слухи упорно гласили, что Эдуард женился на той девчонке из Кента. И я знал, что слух этот правдив, потому что венчал пару отец Кутберт. Народ в Уэссексе делал вид, что верит в незаконное происхождение Этельстана, но Этельхельм опасался настойчивой молвы. Он боялся, что Этельстан станет соперником его внука в борьбе за трон Уэссекса, и явно решил принять меры. По словам Пенды, тесть короля отрядил два с лишним десятка воинов в Сирренкастр, где в доме Этельфлэд жил Этельстан. В мое отсутствие парня охраняли всего шестеро дружинников. Осмелится ли Этельхельм убить мальца? В этом я сомневался, но он наверняка попытается захватить его и увезти куда подальше, чтобы не создавал угрозы планам олдермена. И если Пенда прав, у высланного отряда день преимущества перед нами. Но Этельхельм явно обеспокоился, что я отправлюсь в Сирренкастр или хотя бы в Фагранфорду, из чего следовало, что его люди могут быть еще неподалеку. Вот почему я понес чушь про желание умереть в горах. Когда я соберусь умирать, то предпочту отбросить концы в теплой постели с девчонкой, а не на поливаемом дождем склоне мерсийского холма.

Гнать я не отваживался. Со стен Глевекестра за нами наблюдали, поэтому мы ехали мучительно медленно, как если бы дружинники старались не растрясти повозку с умирающим господином. Так продолжалось, пока мы не достигли букового леса на крутом склоне, поднимающемся в горы, где овцы все лето щиплют траву на лугах. Оказавшись среди деревьев, надежно укрывающих нас от любопытных глаз, я перебрался из телеги в седло своего скакуна. Годрика Гриндансона, слугу моего сына, я посадил править повозкой, остальные помчались вперед.

– Осферт! – крикнул я.

– Господин?

– Не останавливайся в Сирренкастре, – велел ему я. – Возьми двоих и позаботься о безопасности отца Кутберта. Вытащи слепого ублюдка из постели и доставь обоих в Сирренкастр.

– Обоих? Из постели? – Осферт подчас соображал весьма туго.

– А где еще их можно найти? – спросил я, и Финан расхохотался.

Отец Кутберт был моим священником. Я не хотел попа, но король Эдуард прислал его, и Кутберт мне понравился. Его ослепил Кнут. Меня постоянно уверяли, что Кутберт хороший священник, подразумевая, что он вполне справляется со своими обязанностями. «Какими обязанностями?» – поинтересовался я однажды у Осферта и получил ответ, что тот навещает больных, молится и читает проповеди. Но всякий раз, когда я заглядывал в церковь в Фагранфорде, мне приходилось ждать, пока поп оденется. Затем он появлялся с улыбкой, смущенный и взъерошенный, а минутой спустя выходила Мехраза, смуглокожая рабыня, на которой он женился. Настоящая красавица.

И Кутберту грозила опасность. Я не был уверен, знает ли Этельхельм, что это отец Кутберт обвенчал Эдуарда с его кентской избранницей. Если знает, то священнику надо заткнуть рот. Возможно, Эдуард и не раскрыл имени священника. Король любил сына, нравился ему и Кутберт. Но насколько далеко простирается его привязанность? Эдуард не был слабым королем, зато был ленивым – предпочитал переложить бо́льшую часть забот о королевстве на плечи Этельхельма и кучки исполнительных попов. И те, надо признать, управляли Уэссексом твердо и разумно. А у Эдуарда появилось время, чтобы охотиться и распутничать.

Пока король гонялся за оленями, кабанами и юбками, Этельхельм прибирал к рукам власть. И употреблял ее весьма толково. В Уэссексе вершилось правосудие, ремонтировались бурги, фирд [5] Фирд – крестьянское ополчение в англосаксонских государствах. упражнялся с оружием, а даны наконец усвоили, что вторгаться в Уэссекс себе дороже. Этельхельм тоже вел себя вполне достойно, пока не разглядел шанс стать дедом короля. Причем короля великого. Он будет направлять внука, как направлял зятя, и я не сомневался, что Этельхельм находится во власти тех же амбиций, какие обуревали Альфреда. То была мечта объединить всех саксов, взять четыре королевства и слить в одно. Мечта хорошая, но Этельхельму хотелось уверенности в том, что именно его семья претворит ее в жизнь.

И мне предстояло остановить его. Если получится.

Я должен был это сделать, потому что знал про законнорожденность Этельстана. Он являлся этелингом, первенцем короля, и, кроме того, я любил парня. Этельхельм не остановится ни перед чем, чтобы избавиться от него, а я – чтобы защитить.

Ехать нам было недалеко. Едва оказавшись на гребне холмов, мы учуяли дым, говорящий о близости очагов Сирренкастра. Мы спешили, и у меня ныли ребра. Земля по обе стороны римской дороги принадлежала Этельфлэд, и то была добрая земля. В полях, под охраной людей и собак, паслись первые ягнята. Эти угодья Этельфлэд получила от отца, однако брат мог отнять их. Неожиданный приезд Этельхельма в Глевекестр указывал на союз между Эдуардом и Этельредом. Или, скорее, на то, что Этельхельм принял решения, определяющие судьбу Мерсии.

– Как поступит он с мальцом? – спросил Финан, в голове которого явно крутились те же мысли, что и в моей. – Перережет глотку?

– Нет. Ты ведь знаешь, что Эдуарду нравятся близнецы. – У Этельстана была сестра-двойняшка, Эдгит.

– Упрячет Этельстана в аббатство, – предположил мой сын. – А Эдгит – в женский монастырь.

– Скорее всего.

– В какую-нибудь отдаленную обитель, – продолжал сын. – Где скотина-аббат выбивает из тебя дурь каждые два дня.

– Может попробовать сделать из него священника, – заявил Финан.

– Или будет надеяться, что парень заболеет и умрет, – сказал я и поморщился, когда конь въехал на грубо замощенный отрезок дороги. Дороги разрушаются. Все разрушается.

– Тебе не стоило ехать верхом, отец, – укорил меня сын.

– Болит постоянно, – возразил я. – И если прятаться от боли, так я ничего делать не смогу.

Однако путешествие выдалось мучительным, и, подъезжая к западным воротам Сирренкастра, я едва не плакал, но пытался скрыть боль. Вот интересно: способны ли мертвые видеть живых? Может, они собрались в главном пиршественном зале Валгаллы и наблюдают за теми, кого оставили на земле? Я представляю, как Кнут сидит там и думает, что вскоре я к нему присоединюсь и мы вместе поднимем рог с элем. В Валгалле нет боли, нет печали, нет слез, нет порушенных клятв. Я видел, как Кнут улыбается мне – не радуясь моей боли, но потому, что при жизни мы нравились друг другу. «Приходи, – говорил он. – Приходи ко мне и живи!» Искушение было сильным.