Артуро Перес-Реверте - Ева

«Мы с тобой в мире», – повторил он.

Тут в дверь постучали, и мир вокруг вновь двинулся прежним курсом. Бой принес запечатанный конверт, где значилось имя Фалько. Тот сунул чаевые, закрыл дверь, вскрыл конверт, и серый свинец глаз вдруг смягчился и потеплел.

Сегодня буду в гостях у моей подруги Луизы Сангран на улице Рафаэля де Косара, 8. Может быть, после шести вы захотите выпить там чаю или кофе .

Письмо было без подписи, но Фалько не составило труда установить автора: синие чернила, явно женский почерк, уверенное, изящное и аккуратное начертание букв, выведенных на английский манер, без отрыва пера от бумаги. Такой каллиграфии учат в очень дорогих монастырских колледжах. Так что Ева Неретва вместе с прошлым и обозримым будущим, сосредоточенным в Танжере, на миг отступила назад, или в сторону, или вообще сошла со сцены – медленно заскользила прочь, как кораблик по течению. Фалько убедился, что Ческа Прието не сумела отказаться от клише – романы и фильмы портят даже умных женщин – и капнула духами на лист бумаги, прежде чем сложить его и спрятать в конверт. «Амок», судя по всему. «Безумие Востока».

От этой мысли он улыбнулся. Улыбка стала шире, когда он вспомнил, как утром встретил Ческу с мужем у входа в отель. Пепин Горгель в сияющих сапогах, фуражке с капитанскими звездочками на красном околыше. Вот же кретин! Холодный, надменный, злобный, постоянно опасающийся подвоха и ожидающий угрозы. И не без оснований. Его можно понять: с такой красавицей в женах – адмирал уверял, что за ней числились две громкие связи, но Фалько в этом был не уверен – поневоле завертишь головой. Особенно если бо́льшую часть времени проводишь на фронте, спасая отчизну от безбожных орд, пока над Испанией занимается рассвет новой жизни… и прочая лирика.

Ход размышлений исторг из груди Фалько вздох, насмешливый и одновременно меланхолический. Теперь, когда муж под боком, приглашение становилось еще желанней. А сияющая Севилья, где так много подруг с квартирами и всякого другого полезного, подходит куда лучше, чем серая, узколобая, ханжески-постная Саламанка, где самому каудильо пришлось разместить свою штаб-квартиру в епископском дворце. Впрочем, к сожалению, сейчас в полном смысле слова – не до шуток. Через три часа, в шесть, он должен быть в самолете, который помчит его на север Африки. Как в танго: «Прощайте, милые друзья, когда ж увижусь с вами я?» Уже во второй раз ускользает у него эта женщина меж пальцев. Что за собачья жизнь…

Почти машинально, повинуясь профессиональной привычке, он зашел в туалет, вытащил из кармана зажигалку и сжег письмецо. Глядя, как пепел исчезает в унитазе, подумал, что на него с Ческой будто кривым глазом кто-то глянул. И вспомнив следом про стеклянный глаз адмирала, сам расхохотался своей неудачной поговорке. Посмотрелся в зеркало, показав язык своему отражению. Как бы приемля все, что есть, а заодно – и все, чего нет. Как сказал кто-то – а кто, он не помнил, да и неважно, – то, чего не может быть, быть не может, и более того – невозможно.

Завершив сборы, Фалько спустился чего-нибудь поесть. Плохо лететь на пустой желудок, тем более над проливом. Время у него еще было, погода благоприятствовала, и потому он прогулялся до улицы Альбареда, где помещался «Дом Вдовы». Под рекламным плакатом «Всегда и всюду требуйте напитки “Домек”» (он улыбнулся: Домеки приходились ему двоюродными братьями) и объявлением, оповещавшим о штрафах за нарушение новых политических правил: «За неотдание салюта знамени – 30 песет», почистил башмаки и съел хамона с сыром, тушеную куропатку, выпил два бокала красного вина и медленно побрел назад через мост, но сначала предъявил документы караульным.

Солдаты, вооруженные винтовками Маузера с примкнутыми штыками – и молоденькие новобранцы в пилотках с кисточками, и бородатые волонтеры- рекетé в красных беретах и с распятиями на груди – вели себя вежливо. Все можно, сказали они, нельзя только входить в квартал Триана и выходить из него без специального разрешения военных властей. Фалько двинулся дальше, наслаждаясь погожим днем и великолепным видом на противоположный берег. Он насвистывал «Кумпарситу» и пребывал в хорошем настроении. Сегодня он будет ночевать в Тетуане, а утром будет уже в Танжере заниматься «Маунт-Касл» и золотом Республики.

Он подумал о Еве Неретве и тотчас почувствовал, что сердце забилось чаще – никак не обычные его шестьдесят ударов в минуту. Как всегда, близость действия будто впрыснула ему в жилы ощущение особой, напряженной и отрадной ясности. И нетерпеливого желания действовать. В мире происходят захватывающие события – и это он, Фалько, делает так, чтобы они происходили. Более того, сам становится частью этих событий. Он шел, заложив руки в карманы, сдвинув шляпу на затылок, с рассеянной улыбкой на губах, и ложившаяся от его башмаков тень напоминала силуэт волка. Волка спокойного, волка опасного, волка счастливого.

– Сеньор Фалько, вас ожидают в баре.

Он поблагодарил портье и зашагал по указанному адресу. Шел пятый час. За стеклянной стеной, окружавшей центральное патио, пили и гомонили иностранные журналисты, жалуясь, что цензура дохнуть не дает и что не разрешают ездить на фронт. Он мельком отметил знакомые лица – Кардозо из «Дейли мейл» и англичанина по фамилии Филби. Тот помахал приветственно – они познакомились несколько месяцев назад в баре «Баск» в Сан-Хуан-де-Люс, – но Фалько проследовал дальше, не задерживаясь. В глубине за столиком беседовал с тремя штатскими адмирал. При виде Фалько он поднялся и пошел навстречу.

– Неприятность с твоей авиеткой. Двигатель вышел из строя.

– Что-нибудь серьезное?

– Да что-то там требует замены, а до завтра не подвезут.

– Это сильно осложнит мое задание?

– Нет, не думаю… Несколько часов роли не играют.

– А мне что делать?

– Ждать. Сидеть у себя в номере и ждать, когда за тобой придут.

Фалько, тотчас вспомнив о Ческе Прието, принялся подсчитывать и прикидывать «за» и «против». Неожиданная отсрочка открывала привлекательные перспективы.

– А выйти-то ненадолго можно?

Адмирал на несколько секунд уперся в него подозрительным взглядом. Потом слегка обмяк:

– Можно. Однако сторонись очень уж людных мест и будь в пределах досягаемости. По Аламеде не шляйся.

Фалько улыбнулся. Залитая, невзирая на войну, неоновым сиянием Аламеда, где на ста метрах размещались девять дансингов и казино, была в Севилье главным центром вечерних развлечений: там новая католическая Испания еще не до конца вытеснила старую.

Все было строго регламентировано: во «Флориду» ходили солдаты, в «Майпу» – унтер-офицеры, тогда как немцы из «Андалусия Палас», итальянцы из «Кристины», барчуки-фалангисты в голубых рубашках и с кобурами на боку, офицеры из частей рекетé и регуларес пили шампанское и танцевали пасодобли и танго в «Эксельсиоре».