Джон Джейкс - Любовь и война. Великая сага. Книга 2

– Могу я узнать причину?

– Их несколько, но достаточно даже одной, самой важной. Это непатриотично.

– Понимаю. Вы предпочитаете быть бедным патриотом, а не богатым, так?

– Импорт духов, шелка, а также шерри для министра Бенджамина не вписывается в мое представление о патриотизме.

– Но, Джеймс, дорогой… – начала было Эштон.

Смутно чувствуя исходящую от этого хлыща угрозу, Хантун перебил ее:

– Мой ответ «нет», Эштон.

Когда Пауэлл ушел, они допоздна кричали друг на друга.

– Разумеется, я говорил то, что думал! – отбивался Хантун. – Я не желаю иметь ничего общего с этим беспринципным авантюристом! И, как я уже сказал ему, у меня достаточно для этого оснований.

Эштон, сжав кулаки и зубы:

– Так назови их!

– Хорошо… Прежде всего – личный риск. Ты можешь себе представить, какие будут последствия, если все раскроется?

– Да ты просто трус!

– Боже, – побагровел Хантун, – как же я тебя иногда ненавижу! – Правда, перед тем, как это сказать – очень тихо, – он отвернулся.

Через какое-то время Эштон завелась снова, еще более злобно:

– Мы живем на мои деньги, не забывай! На мои! Ты зарабатываешь не больше черномазых на плантации! Это я управляю нашими средствами…

– Благодаря моему терпению.

– Это тебе так кажется! Я могу тратить деньги как захочу!

– Хочешь проверить это в суде? По закону все эти деньги стали моей собственностью, как только мы поженились.

– Ах ты, самодовольный адвокатишка! – Она сорвала с кровати одеяла, скомкала их и вышвырнула в коридор. – Будешь спать на кушетке, если, конечно, поместишься там, жирный боров! – Она вытолкала мужа из спальни.

Чувствуя, как на глазах выступили слезы, он поднял руку в примиряющем жесте:

– Эштон…

Хлопнувшая дверь ударила его по ладони. Он прислонился к стене и закрыл глаза.

На следующий день они помирились, как мирились всегда, но супружеской близости Эштон не допускала еще две недели. После этого настроение ее заметно улучшилось; она была бодра и весела и как будто вовсе забыла и о Пауэлле, и о его предложении.

Однако воспоминание о той ссоре никак не хотело уходить, став еще одним тревожным облаком на горизонте, который, казалось, и без того уже был заполнен ими. Так Хантун и сидел за своим столом с фальшивой банкнотой в руках, глядя в одну точку бессмысленным взглядом. Его начальнику пришлось весьма многозначительно напомнить ему, что давно пора идти в редакцию.

Как правило, рабочий день в Ричмонде заканчивался в три часа, после чего обычно начинался длительный обед, который подавали уже вскоре. Однако на семьи правительственных служащих такой режим не распространялся. К радости Эштон, ей крайне редко приходилось обсуждать меню с ее чернокожей кухаркой, тем более что она находила это занятие ужасно скучным. Обычно Джеймс возвращался домой после половины восьмого, как раз к легкому ужину.

В этот осенний день Эштон тоже не ждала мужа до вечера. К двум часам она наконец навела красоту и была готова выйти из дому; из времени, отведенного на официальные визиты, у нее оставался в запасе один час. Гомер подогнал карету к крыльцу, и вскоре они уже отъезжали от двухэтажного особняка на Грейс-стрит – района вполне респектабельного, хотя и расположенного довольно далеко от центра, чтобы считаться модным.

Несмотря на прохладный день, Эштон то и дело бросало в жар. Она решилась на этот рискованный шаг по многим причинам, в числе которых были и робость мужа, и растущее чувство разочарования, вызванное тем, что им никак не удавалось пробиться в высшее общество Ричмонда. Причин такой неудачи Эштон видела всего две: отсутствие у них должного положения, а также настоящего богатства. По обеим этим статьям Джеймс потерпел полный крах, как, впрочем, терпел его и всякий раз, когда пытался удовлетворить ее своим жалким подобием мужского достоинства.

Эштон откинулась на спинку бархатного сиденья кареты, глядя в окно на залитые солнцем улицы. Хватит ли у нее смелости? Ей понадобилась неделя на то, чтобы узнать адрес того мужчины, потом еще одна – чтобы, тщательно продумывая каждое слово, сочинить записку, сообщавшую о дне и часе ее визита, который будет касаться делового вопроса, представляющего взаимный интерес. Она даже хорошо представляла себе удовольствие в его глазах, когда он читал эту записку. Если, конечно, читал. Ответа Эштон так и не получила. Может, он уехал из города?

Записку Эштон отправила с каким-то черномазым мальчишкой, которого наняла на углу напротив площади Капитолия. Откуда ей знать, доставил ли он запечатанный воском конверт или выбросил по дороге? Обуреваемая сомнениями и страхом неудачи, Эштон не заметила, как лошади замедлили шаг и остановились.

– Вот то место, которое вы хотели, миссис Хантун! – крикнул Гомер, перекрывая шум поезда на Брод-стрит. – Мне приехать сюда через час?

– Нет. Я не знаю, как долго буду ходить по магазинам. Лучше я найму экипаж, как закончу, и поеду к мистеру Хантуну, а потом мы вместе вернемся домой.

– Как скажете, мэм.

Карета поехала следом за белым армейским фургоном.

Эштон быстро зашла в ближайший магазин, а через несколько минут так же торопливо вышла оттуда с двумя совершенно ненужными ей катушками ниток. Опасливо оглядевшись вокруг и убедившись, что Гомер действительно уехал, она остановила первый проезжавший мимо экипаж.

Обливаясь по́том и слыша, как бешено бьется сердце, она попросила извозчика остановить возле квартала красивых домов на Чёрч-Хилл. Нужный ей дом стоял на Франклин-стрит, недалеко от Двадцать четвертой. Укрытый тенью кленовой листвы, уже чуть подернутой следами увядания, солидный особняк, казалось, спал в теплом воздухе осеннего дня.

Не глядя по сторонам, Эштон быстро поднялась по ступеням высокого крыльца и позвонила. Там, наверное, есть слуги…

Но дверь открыл сам Ламар Пауэлл. От волнения Эштон едва не потеряла сознание.

– Прошу, входите, миссис Хантун, – сказал Пауэлл, отступая назад, в тень.

Эштон перешагнула порог; дверь закрылась с легким щелчком, похожим на тиканье часов.

В холле было прохладно. По обе стороны от него сквозь открытые двери виднелись богато отделанные комнаты с шикарной мебелью и хрустальными люстрами. Эштон вспомнила, что не так давно Джеймс сам неожиданно снова заговорил о Пауэлле, признавшись, что провел на его счет небольшое расследование.

– Похоже, хладнокровия этому парню не занимать – еще бы: жить в кредит ради саморекламы.

Если в этом ехидном замечании и была правда, то кредит у Пауэлла был огромным, судя по убранству его дома, подумала Эштон.

– Признаться, ваша записка меня удивила, – улыбнулся Пауэлл. – Я не был уверен, что вы действительно придете, но на всякий случай отправил своего лакея порыбачить, а сам остался дома. Так что здесь никого нет, кроме нас с вами. – Он обвел холл тонкой и удивительно чувственной рукой. – Вам не нужно бояться быть скомпрометированной.