Николай Сванидзе - Погибель Империи. Наша история. 1913–1940. Эйфория

«Перманент» – термин, хорошо известный советским женщинам старшего поколения. Для остальных уточняю: перманент – это завивка волос сроком на шесть месяцев. В 1918-м сроки, а точнее срока, были другими: приговаривали к лишению свободы сроком до победы мировой революции. Хотя лишение свободы в 1918-м было редкостью. Обычно расстреливали.

«Мы пришли в Чрезвычайную комиссию повидаться со своими близкими, которых арестовали. Когда маму увели, чекисты стали выволакивать из двора посинелые трупы, на глазах у прохожих разрубать их на части, потом лопатами, как сор, бросать на грузовик. На дворе после этого остались кусочки кожи, кровь, косточки, и все это какая-то женщина спокойно, взяв метлу, смела в кучу и унесла».

Это фрагмент из воспоминаний детей, которые видели революцию, а потом оказались вне России. Книги детских сочинений изданы в Праге в середине 20-х годов. Мы еще вернемся к ним.

Всероссийская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем была создана в декабре 1917-го. То есть организация, определяющая врагов народа и карающая их, была создана большевиками еще до разгона Учредительного собрания.

Учредительное собрание их не интересовало. Гораздо существенней было другое мероприятие. В ноябре 1917-го прошло заседание Петроградского комитета РСДРП. Каменев, Зиновьев и Луначарский выступили за объединение с меньшевиками и эсерами. Ленин был категорически против. Троцкий абсолютно поддерживал Ленина. Ленин не скрыл благодарности:

«Троцкий давно сказал, что объединение невозможно. Троцкий это понял, и с тех пор не было лучшего большевика».

Уже одного этого было бы достаточно, чтобы Сталин возненавидел Троцкого, но Троцкий дал Сталину, мягко говоря, не только этот повод.

Накануне празднования 10-й годовщины Октября участникам событий разослали «Анкету участника Октябрьского переворота». То есть в 1927 году еще не употребляется слово «революция», а тем более «Великая». В 1927 году Сталин уже реально пять лет у власти. Троцкий соответственно в глубокой опале. Но после долгих колебаний анкету выслали и ему. Троцкий анкету заполнил, а кроме того, написал в Комиссию по изучению истории партии письмо в надежде на историческую реабилитацию. По мысли Троцкого, реабилитировать его – значит признать, что благодаря его громадному организаторскому таланту власть большевиков, которых никто в России не выбирал, так вот, благодаря Троцкому эта случайная власть не рухнула в 1918 году.

Троцкий в книге «Моя жизнь» про 1918 год пишет:

«Останемся ли у власти или будем сброшены, предвидеть нельзя. Надо при всех условиях внести как можно больше ясности в революционный опыт человечества».

Уж что-что, а ясности внесли больше некуда.

Троцкий в воспоминаниях пишет:

«Вопрос о завоевании власти партией стоял передо мной всегда. Но вопрос о моей личной работе после завоевания власти не возникал передо мной никогда. Он застиг меня врасплох».

Ленин требовал, чтобы Троцкий занялся внутренними делами, то есть борьбой с разнообразными повсеместными внутренними врагами. Троцкий смог бы. Троцкий в этом смысле для Ленина то, что надо. Он быстро вырос в практика государственного терроризма ленинского призыва.

Вот его будущий приказ:

«Вологда, Губвоенкому. Заключайте подозрительных в концентрационные лагеря – это есть необходимое условие успеха».

В 1920 году Троцкий напишет теоретический труд под названием «Терроризм и коммунизм».

«Вопрос о форме репрессии, – напишет Троцкий, – или о ее степени, не является принципиальным. Это вопрос целесообразности. Именно этим простым фактором объясняется широкое применение расстрелов в Гражданской войне».

Это слова большевистского гимна государственному терроризму.

Из детских воспоминаний:

«Расстрелы у нас были в неделю три раза: в четверг, субботу и в воскресенье, и утром, когда шли на базар продавать вещи, видели огромную полосу крови на мостовой, которую лизали собачки».

Государственный терроризм – это высшая и последняя стадия терроризма. Троцкий продолжает: «Морально осуждать государственный террор революционного класса может лишь тот, кто отвергает насилие вообще – стало быть, всякую войну и восстание».

Большевики всякую войну не отвергали. Они отвергали чужую мировую войну и предвкушали свою мировую гражданскую войну. Для этого надо было удержаться у власти.

Гражданскую войну в России они уже развязали. Мировая война еще продолжалась. Воевать на два фронта сил не было. Ленин пошел на сепаратный мир с Германией. Троцкий возглавил дипломатическое ведомство.

Германия была в восторге: для нее кошмар войны на два фронта – Восточный и Западный – закончился. Появлялся шанс выиграть войну. Деньги, заплаченные большевикам до Октябрьского переворота, похоже, начинали окупаться. Через день после переворота Берлин секретно выделил еще 15 миллионов марок для поддержки большевиков.

Деньги в Петроград впервые были привезены в декабре 1917-го. 9 декабря 1917 года начались мирные переговоры в Брест-Литовске. Первая российская делегация с удовольствием завтракала, обедала и ужинала с германской стороной у фельдмаршала Леопольда Баварского.

За столом, по правую руку от принца Баварского – глава российской делегации Адольф Иоффе, недавно выпущенный из сибирской тюрьмы. За ним – глава австрийской делегации министр иностранных дел Оттокар граф Чернин фон унд цу Худениц. Граф Чернин пишет в дневнике после первого ужина:

«Что за странные создания эти большевики. Они говорят о примирении народов всего мира, и вместе с тем это самые жестокие тираны в истории. Их аргументами являются пулеметы и виселицы».

Иоффе наклоняется за столом к графу Чернину и шепчет: «Я надеюсь, мы сумеем поднять революцию в вашей стране тоже».

Троцкий приехал в Брест-Литовск позже и отменил совместные обеды. 5 января 1918 года Германия и Австро-Венгрия заявили, что согласны на мир при условии отторжения от России 150 тысяч квадратных километров территории.

В западной прессе, включая германскую социал-демократию, вовсю шли разговоры о том, что большевики и Германия на переговорах разыгрывают пьесу с четко распределенными ролями. Троцкого это крайне беспокоит, он пишет:

«Необходимо во что бы то ни стало дать рабочим Европы яркое доказательство смертельной враждебности между нами и Германией».

Именно отсюда появилась его знаменитая формула: «Войну прекращаем, армию демобилизуем, но мира не подписываем». То есть «ни мира, ни войны».