Ораз Абдуразаков - Шпага д'Артаньяна, или Год спустя

Отец д’Олива сообщил мне о вашем желании встретиться со мною. Настоящим письмом уведомляю вас о том, что я, временно воздержавшись от разглашения итогов переговоров, выезжаю во Францию. Я располагаю всеми необходимыми полномочиями от правительства Её Величества, чтобы исправить ошибки, которые могли иметь место.

Что до письма маршала д’Артаньяна, то предположение, высказанное вами, оказалось верным, и второй целью моего визита в Версаль является желание уладить дела моего покойного друга.

Надеюсь, г-н Кольбер, на то, что вы разделяете моё стремление связать наши державы прочным союзом, ибо это отвечает общим интересам Франции и Испании. Прошу вас подготовить почву для возобновления переговоров и рассчитывать на мою дружескую признательность.

Герцог д’Аламеда».

Прочитав послание, суперинтендант огромным носовым платком утёр пот, выступивший на лбу, и несколько минут просидел без движения, уставившись в одну точку, осмысливая слова герцога. Затем лицо его неожиданно просветлело, он в третий раз схватил письмо и вслух, смакуя каждое слово, перечёл последние строки:

– «Прошу вас подготовить почву для возобновления переговоров и рассчитывать на мою дружескую признательность».

Убитого отчаянием министра было не узнать – теперь он просто сиял. Выпрямившись в кресле и обретя обычный уверенный вид, он удовлетворённо произнёс:

– Возобновление диалога – это чудесно, клянусь душою, но дружеская признательность – это просто восхитительно! Бесподобно! Бог мой, знали бы вы, как я на неё рассчитываю, дорогой Арамис. Будьте уверены, я подготовлю для вас превосходную почву.

Сказав это, он понизил голос до почти беззвучного бормотания, и последующие слова различить было невозможно. Но и без того стало ясно, что суперинтендант, по крайней мере в этот раз, изыскал для себя возможность не лишиться должности. А этого ему пока что было вполне довольно.

Отпустив суперинтенданта, король надменно улыбнулся, не разжимая губ. Он был вполне доволен собою и тем поражением, которое только что нанёс проницательному министру. Ловушка, с любовным тщанием подготовленная монархом в утренние часы, казалась ему вполне достойной его особы и приемлемой в общении с приближёнными. Как бы то ни было, он поступил по-королевски, дав Кольберу почувствовать себя победителем, сумевшим внушить своему суверену политический ход, который он, Людовик, и сам сделал бы если не сегодня, так завтра. Заключение договора с Испанией входило в планы Короля-Солнце, но, раз уж представился случай вновь подчинить своей воле ускользающего из-под влияния короны суперинтенданта, отчего же было не воспользоваться таким случаем, притворившись, будто поддался убеждениям? А если прибавить к удовлетворённому самолюбию четыре миллиона ливров, которые король истребовал с чистой совестью, заведомо упредив все возможные возражения со стороны Кольбера касательно предстоящих военных расходов, то он, по собственному мнению, имел право чувствовать себя героем не менее д’Артаньяна, взявшего за месяц дюжину крепостей.

Внезапно на ум Людовику пришли случайно брошенные им некогда слова, навеки ставшие универсальной формулой абсолютизма. Тогда он, семнадцатилетний юноша, примчался из Венсенского леса и как был, прямо в охотничьем костюме, явился на заседание парижского парламента, где в самой резкой форме запретил всякое обсуждение королевских эдиктов. Теперь, тринадцать лет спустя он, сильнейший владыка христианского мира, с удовольствием повторил ту самую запальчивую фразу:

– Вы напрасно думаете, будто государство – это вы!.. Нет, государство не вы, а я!

Сказав это, он вновь мысленно перебрал все события этого дня. Видимо, это сопоставление побудило его принять решение, в свою очередь сподвигшее короля на определённые действия. Ибо он вызвал лакея и приказал ему:

– Ступай известить её величество о том, что мы намерены нанести ей визит в её покоях.

Промедлив несколько минут, он быстрым шагом направился в сторону комнат королевы, не замечая угодливых поклонов придворных.

Мария-Терезия Австрийская ожидала царственного супруга, сидя в кресле и глядя прямо перед собой спокойным и ясным взором, в котором невозможно было прочесть даже намёка на нелёгкую участь французской королевы. Судьба её была обычной августейшей судьбой, а жизнь подчинялась традиционным канонам, издревле диктующим свою волю особам, отмеченным божественной дланью. Детство дочери Филиппа IV и Изабеллы Французской прошло вдали от Эскориала, поэтому брак с молодым прекрасным королём показался ей мечтой, волшебной сказкой, и она с восторгом встретила её. Пышность двора, первоначальное внимание и нежность Людовика пленили сердце инфанты, однако последовавшие затем грозы и треволнения опустошили его, оставив место лишь горечи да отчуждению.

Возвышение Лавальер Мария-Терезия приняла с достоинством дочери повелителей мира. В этом её поддерживала и вдовствующая королева, также знавшая немало страданий в супружеской жизни. Но со смертью Анны Австрийской и закатом звезды прежней фаворитки её смирение стало иссякать, уступая справедливому негодованию, которое не могло, впрочем, излиться сквозь панцирь истинно королевского величия, большинством окружающих ошибочно принимаемого за робость. На те малочисленные упрёки, которые она всё же позволяла себе высказывать, Людовик неизменно отвечал: «Ведь я же бываю у вас почти каждую ночь, сударыня. Чего ещё вам желать?»

Этой ночью король не посетил опочивальню жены, и Мария-Терезия встретила рассвет с заплаканными глазами, истерзанная отчаянием: маркиза де Монтеспан оказалась куда более опасной соперницей, нежели была Лавальер. Но сейчас прекрасные очи королевы, направленные на супруга, были сухи и исполнены спокойствия. Людовик, ожидавший бури, хотя бы даже и лёгкой, был удивлён таким приёмом и поцеловал руку жены с невольным почтением. Мария-Терезия приняла это изъявление нежности с горьким чувством в душе и улыбкой на устах.

– Сударыня, – обратился к ней король, – я рад видеть вас в добром расположении духа. Вы чудесно выглядите сегодня.

Мария отозвалась улыбкой на комплимент, а Людовик продолжал, вскинув голову:

– Этим утром я принял решение, которое, возможно, покажется небезынтересным и вам.

Несчастная королева вопросительно взглянула на него, ожидая очередного подвоха. Людовик уловил оттенок страха в этом взгляде, но не смог верно определить его природу. А не сумев сделать этого, увлечённо и безмятежно продолжал:

– Вам известно, Мария, что при дворе около месяца назад гостил ваш соотечественник. Этот монах, явившийся в Версаль с посольством, принёс уверения в почтении и преданности Совета Кастилии французской короне.