Ораз Абдуразаков - Шпага д'Артаньяна, или Год спустя

– Ни за что! Я обожаю снежки. А ведь в этой игре когда-то не было равных барону де Лозену.

– Почему вы сказали «когда-то», маркиза? Разве мог его кто-то превзойти с прошлой зимы?

– Вы правы, государь, не мог. Но ведь новый чин барона, наверное, ограничивает его в развлечениях такого рода… Вспомните: господин д’Артаньян был таким серьёзным.

– Да то ведь д’Артаньян, – озадаченно сказал король. – Впрочем, это правда: Лозен – капитан мушкетёров. Да и бог с ним, с этим званием: мы сегодня же велим включить зимние забавы в список обязанностей наших офицеров. Решено! В ознаменование победы мы устроим штурм снежного бастиона. Осталось лишь уточнить поле битвы; как вы считаете, сударыня?

Подумав несколько секунд, Атенаис звонко воскликнула:

– Нашла! Где же, как не возле королевского дуба?! Он, кстати, будет превосходным укрытием для атакующих.

Говоря это, Атенаис краем глаза следила за реакцией Лавальер. Лицо Луизы при упоминании королевского дуба стало белее снега – казалось, она умирает. Отвернувшись к правому окну кареты, она пыталась принять отсутствующий вид, но ни от соперницы, ни от бывшего любовника не укрылось её состояние.

Даже намёка на жалость не шевельнулось в эту минуту в сердце Людовика. Громко засмеявшись, он отвечал прекрасной маркизе:

– Что ж, блестящий выбор! Мы видим, в стратегии и тактике вы смыслите не меньше, чем в нарядах. Королевский дуб, надо же! Забавно, забавно… Быть посему! А теперь простите, мы немедленно отправляемся разыскивать господина Вало.

– Господина Вало, королевского врача? Разве вам нехорошо, государь?! – воскликнула Атенаис.

– Благодарю, с нами всё в порядке, чего не скажешь о вашей спутнице, которая, кажется, вот-вот потеряет сознание, – и, круто повернув коня, король поскакал за доктором.

Маркиза де Монтеспан резко обернулась и смерила Луизу ненавидящим взглядом. Герцогиня де Вожур, белая как мел, откинулась к стенке кареты. Прикрыв восхитительные голубые глаза, едва дыша, она больше не сдерживала слёз.

Уже два дня, несмотря на обильный снегопад, серебристые рощи Фонтенбло оживлялись бесчисленными праздничными увеселениями. Всё, что обещал двору суперинтендант финансов, то есть всё, на что могло хватить пяти миллионов ливров в 1668 году, было представлено в лучшем виде. Примечательно то, что Кольбер расходовал деньги иезуитского ордена с распорядительностью хорошего приказчика: определение Фуке как нельзя лучше оправдывало себя в эти холодные ноябрьские дни. Однако ни придворные, ни тем более сам король не могли уличить министра в скаредности: празднества, устроенные им, поражали воображение, намного превосходя всё виденное ими в военное время.

Как знать, быть может, на состояние умов в большей степени повлияла победная эйфория: придворное славословие и простая человеческая радость достигли, казалось, своего апогея. За два дня капитан мушкетёров не зафиксировал не то что стычки, но даже размолвки – настолько всех захватил единодушный восторженный порыв. Правда, следует заметить, что бесшабашный Пегилен был куда более увлечён ухаживанием за герцогиней де Монпансье, нежели наблюдениями, да и отсутствие в Фонтенбло главных смутьянов – де Лоррена и де Варда – также добавляло спокойствия.

Как бы то ни было, к концу второго дня празднеств решительно всем и каждому – от Кольбера до последнего лакея – стало ясно, что ни излияниям, ни возлияниям, несмотря на обилие и первого, и второго, не вместить того моря восторга, коим переполнились сердца придворных со дня известия о капитуляции голландцев. Имена д’Артаньяна и Лувуа не сходили с уст пылкой молодёжи, на все лады обсуждавшей личную доблесть и политическую мудрость обоих. Поскольку самому д’Артаньяну этот фимиам был уже безразличен, то военный министр вдыхал его дурманящий аромат за двоих, уже снисходительнее поглядывая на галантные похождения де Лозена. Этому имелось, помимо удовлетворённого самолюбия, ещё одно, более прозаическое, объяснение: в одной из бесед накануне отъезда Людовик XIV сказал, что наградой министру за великолепное завершение дела маршала д’Артаньяна могло бы стать какое-нибудь славное герцогство либо пост канцлера. Так что в тёмном тоннеле для Лувуа забрезжило целых два выхода – обещанный суперинтендантом и задуманный королём. Слитые воедино, они являли бы собой настоящие райские врата, но до поры до времени осторожный и умудрённый опытом царедворец старался об этом не думать.

Ни прогулки, ни балы, ни спектакли не смогли остудить воинственного пыла аристократической молодёжи. Не приходилось рассчитывать также и на то, что её отвлечёт инсценированная осада снежной крепости, над которой потехи ради маркиза де Монтеспан предложила водрузить одно из захваченных у противника знамён… Снежки вместо ядер не могли удовлетворить дворян. Они с презрением поглядывали на бастион, сооружавшийся у королевского дуба с величайшим тщанием и искусством лишь затем, чтобы быть уничтоженным в несколько минут.

И тогда суперинтендант, непревзойдённый мастер изящного компромисса, уловив настроения двора, нашёл выход из создавшейся патовой ситуации. Решение было, возможно, не ослепительно оригинальным, но это ничуть не умаляет его значения и того мужества, которого оно стоило. Ведь Кольберу, как никому другому, ведом был нрав Людовика, и он отлично сознавал, в какой гнев приведёт короля намёк на отмену снежной забавы, задуманной им совместно с любовницей. Вместе с тем он понимал, что показное рвение во время штурма столь же легко может вызвать высочайшее раздражение. Именно поэтому он совершил поступок, по поводу которого даже Фронтенак, недолюбливавший Кольбера, был вынужден воскликнуть: «Соломонов суд!»

Лучшей характеристикой этому решению может послужить нижеследующий диалог, в котором приняли участие два уже известных читателю героя романа:

– Что ты скажешь по поводу предложения Кольбера, а? Вот так молодец!

– А что такое? Я ничего не знаю, друг мой.

– Как! Вот уже час это обсуждают буквально все, а ты, дорогой мой, по обыкновению витаешь в облаках?!

– Должно быть, все думали, что уж мне-то всё известно лучше других, и потому никто не удосужился сообщить мне новости.

– А ведь и правда! Как это Маникан ещё не у твоего уха?

– Поверишь ли, с утра не могу нигде его разыскать. Должно быть, волочится за фрейлинами; в итоге я ни о чём не осведомлён.

– Ладно, рассказывай сказки!

– Говорю же, я узнаю, если ты мне расскажешь, не иначе.

– Будь по-твоему.

– Значит, ты всё же просветишь меня?

– А то нет?! Я не желаю, чёрт побери, чтобы мой друг, сын маршала де Граммона, делал круглые глаза, узнав обо всём от дворцовых сплетников.