Лассе Хольм - Месть сыновей викинга

– И без чего же я не могу обойтись?

Она обреченно вздыхает.

– Старые боги капризны, но их можно уговорить прийти на помощь, если приносить жертвы. Белый Христос жесток, непреклонен и ревнив, он ненавидит остальных богов и неустанно поддерживает своих почитателей. Именно поэтому многие обратились к нему. Но другие люди, как и я, считают, что разумнее ладить со всеми богами, и я хотела бы, чтобы ты поступал именно так. Тебе исполнилось десять лет. Ты уже не ребенок.

Это самое длинное наставление, с которым она когда-либо ко мне обращалась. Многословие подчеркивает важность назидания.

– Я прекрасно знаю этих древних богов, – отвечаю я, ибо долгими зимними ночами слушал ее истории о мудром одноглазом Одине, его сыне Торе, который катится по небу на своей колеснице и ударами молота порождает гром, и о других богах, что живут в Асгарде и редко являются в мир людей. – Но ты никогда не рассказывала мне о Белом Христе.

Она краснеет и признается, что не может рассказать никаких подробностей, так как сама толком ничего не знает.

– Как ты знаешь, я родом из страны данов, – объясняет она. – А там поклоняются старым богам. Но здесь, в Англии, Белый Христос обладает великой силой, и было бы замечательно, если бы ты знал о нем побольше. Я давно размышляю, не отправиться ли тебе в Тевринтон, к людям, которые знакомы с ним ближе.

– Но я не говорю на их языке.

– Я могу научить тебя. Когда я покинула родину и оказалась здесь, я совсем не говорила по-саксонски. Но наши языки не сильно различаются, потому что саксы ведут происхождение от англов и ютов, которые пришли сюда несколько веков назад. Главное – научиться по-разному произносить слова.

– То есть я должен покинуть тебя? Покинуть лес?

Мать бледнеет и смотрит на меня взглядом, полным страха: прежде она не подпускала эту мысль так близко к себе.

– Здесь ты можешь вновь наткнуться на Локи, – пытается она обосновать возникшую идею. – И он наверняка опять тебя укусит. Мы ведь уже говорили о том, что боги капризны.

Я гляжу на мертвого козленка.

– Может ли Локи в обличье змеи прокусить козью шкуру?

Мать смотрит на меня долгим взглядом, затем целует в лоб.

– Какой ты смышленый, мой подросший мальчик!

Каждый год с приближением зимы я провожаю волков до опушки леса, где начинаются поля. Этой осенью волки с любопытством принюхиваются к моим новым башмакам из козьей кожи. В остальном все как обычно. Правда, меня сильнее, чем прежде, тянет двинуться вслед за волками на юг. Я все еще помню речь матери о богах. И хоть мать больше не возвращается к ней, я не могу не замечать, что она смотрит на меня новым взглядом. Она права в том, что я взрослею. Мы оба знаем – что-то должно случиться. Как заяц, замерший в надежде не быть обнаруженным, мы затаились и полагаем, что все завершится само собой.

Я прощаюсь с волками долго, с каждым по очереди. Я знаю волчат с той поры, когда они были крошечными комочками меха с когтями и целиком помещались у меня на руках. Теперь это подросшие молодые звери, готовые к обретению собственного жизненного опыта. Я знаю, что весной, когда они вернутся, лишь половина из них останется в стае, поэтому трусь щеками об их морды и печальным рыком провожаю каждого. Когда очередь доходит до Хроу, я запускаю пальцы в ее шерсть и утоляю печаль в резком запахе ее шкуры. Когда волки уходят по полю, Хроу несколько раз оглядывается, словно просит меня заботиться о себе. Когда стая скрывается из виду, я отправляюсь домой и по пути наступаю на яблоко, пролежавшее на лесной подстилке так долго, что успело превратиться в комок слизи, но продолжает пробуждать большой интерес у насекомых. Осы, сидящие внутри, немедленно нападут на меня с таким рвением, на какое способны осенью, опьяненные полусгнившими фруктами и отчаянным предвкушением скорой смерти.

Почти мгновенно у меня распухают конечности. Колющее ощущение во всем теле напоминает о летнем змеином укусе. Я тру ужаленные места мхом – всегда так делал, но на этот раз симптомы усугубляются. Когда у меня начинает отекать горло, я нащупываю кусок тростника, с некоторых пор постоянно висящий у меня на шее на кожаном шнуре.

Я все еще нахожусь в сознании и могу пробираться через лес к дому. Меня не рвет, но вид распухшего лица с открытым ртом, из которого торчит тростниковая трубочка, заставляет мать вскрикнуть, когда я наконец добираюсь до хижины. С ужасом во взгляде она вновь бросается доставать фигурки богов. Я успеваю остановить ее, когда она намеревается зарезать еще одного козленка. К чему тратить хорошую пищу на капризных божков, которые все равно поступают, как хотят?

Уже на следующее утро я вытаскиваю из горла тростник и могу дышать нормально. И все же я наконец понимаю то, что еще раньше поняла мать, которая сидит на скамеечке у двери нашей хижины и печально глядит на меня.

– Я больше не могу оставаться в лесу, – признаю я.

Она выдыхает с облегчением – я сам осознал необходимость уйти.

– Если насекомые для тебя опасны так же, как змеи, – говорит она, – тебе нельзя жить в Тевринтоне. Жители этого селения разводят пчел. Коровы и лошади привлекают оводов и слепней. Осы вьются повсюду.

– Куда же мне идти? – спрашиваю я.

Мать мрачно смотрит на меня.

– В Креку, в монастырь святого Кутберта.

В тот же день она начинает учить меня наречию саксов.

Тело лежало на столе, представлявшем собой положенную на козлы деревянную доску и покрытом белой тканью. Под тонкой материей угадывались очертания человеческой фигуры: лицо с выступающим носом, грудная клетка, живот и ноги с торчащими ступнями.

У стола стояли двое мужчин в отполированных кольчугах. На голове одного красовалась корона из позолоченной бронзы, второго – шлем с серебряным ободком. Первому – коренастому, толстому и плешивому – на вид около сорока лет. Второй был лет на десять помоложе, с темной остроконечной бородкой. С противоположной стороны стола стояли Ивар Бескостный, Сигурд Змееглазый и их младший брат Хальфдан Витсерк. Рыжие волосы и борода Ивара резко контрастировали с его веснушчатой кожей и длинной синей накидкой. На фоне черной бороды и волос Сигурда еще сильнее бросалось в глаза обилие на нем сверкающих украшений. Хальфдан Витсерк был вымыт и опрятен: белая куртка, коротко подстриженные русые волосы, гладко выбритый подбородок.

Пятеро мужчин молча ждали под парусом, натянутым на жерди и исполнявшим роль навеса от солнца. Все пятеро были безоружны, но в ста шагах от них выстроилась армия саксов, над которой реяли два знамени: на одном изображен белый крест на черном фоне, на втором – кроваво-красный боевой топор на белом фоне.