Максим Валерий - Достопамятные деяния и изречения

Дион Сиракузский в своем примере превзошел его в суровости. Приближенные говорили ему, чтобы он усилил охрану, потому что Гераклид и Каллипп, которым он доверял всем сердцем, злоумышляют против него. Он же ответил, что скорее предпочтет умереть, чем, страшась ужасной смерти, сочтет друзей врагами. [256]

То, что последует, знаменательно со стороны того, что сделано, и со стороны известности того, кто это сделал. Александр, царь Македонии, сокрушивший могущество Дария в знаменитом сражении [257] , отбыл в Киликию. В пути он перегрелся и бросился в воды реки Кидн, протекавшей мимо Тарса и знаменитой своей прозрачностью. Поскольку он много выпил, его мышцы оцепенели от холода и началась судорога, а конечности онемели, и, к ужасу всего войска, его отвезли в город, находившийся неподалеку от лагеря. Так он и лежал больным в Тарсе, и призрак грядущей победы разбился о его немощь. Созванные врачи с предельным усердием тщательно выбрали лекарства. Они все склонились к одному средству, но врач Филипп собственными руками смешал новое снадобье и предложил его Александру, будучи его другом и спутником. В тот же самый момент Парменион доставил письмо с предупреждением, что царь должен остерегаться предательства Филиппа, якобы подкупленного Дарием. Когда Александр прочел письмо, он без колебания выпил снадобье, а письмо отдал Филиппу для прочтения. С такой решимостью в доверии к другу он получил самую знаменательную награду от бессмертных богов, которые не пожелали, чтобы лекарство оказалось ядом.

1. Предисловие.Перейдем теперь к самой здоровой части души, умеренности, которая удерживает наш разум от безрассудства. Получается, что именно это качество избегает укуса порицания и вызывает чрезвычайную благосклонность. Попробуем проверить его действие на знаменитых мужах.

1.1. Начнем с колыбели высочайшей магистратуры. Публий Валерий получил прозвище Публикола из-за уважения к величию народа. После изгнания царей он сосредоточил в себе всю их власть и все знаки отличия под титулом консула. Ненавистное чванство магистратов он свел к терпимому уровню, удалил топоры из фасций и заставил склонять их перед народным собранием. Численность последнего он наполовину сократил и взял себе в коллеги Спурия Лукреция, которому и передал фасции, обозначив его превосходство, поскольку тот был старше по возрасту. Он внедрил закон в центуриатные комиции, чтобы никакой магистрат вопреки провокации [258] не смог бы засечь или казнить римского гражданина. Даровав обществу свободу, он постепенно свел на нет собственную власть. И по сути опустошил свой дом, казавшийся крепостью. Но разве мы не знаем, что чем ниже пал его дом, тем выше была его слава?

1.2. Неохотно распростившись с Публиколой, перейдем теперь к Фурию Камиллу. Его переход от бесчестия к высшей власти был чрезвычайно скромным. Будучи изгнанником в Ардее, когда Город был захвачен галлами, он пришел на помощь согражданам в Вейи в качестве командующего войском только тогда, когда убедился, что его назначение диктатором состоялось в строгом соответствии с законом. Блистательным был вейянский триумф Камилла, блистательна его победа над галлами, но еще более удивительно его промедление. Ибо сложнее одолеть себя, нежели врага… [259]

1.3. В умеренности с Камиллом можно сравнить Марция Рутила Цензорина. Его второй раз избрали цензором, и он увлек собрание пламенной речью по поводу того, что нельзя дважды занимать эту должность, поскольку наши предки недаром сократили ее срок в силу ее величия. Обе стороны поступили верно: и Цензорин, и народ. Первый скромно пожелал второму вверить себя власти, второй доверился скромному мужу. [260]

1.4. А вот что сделал консул Луций Квинкций Цинциннат. Отцы-сенаторы решили продлить его полномочия не только из-за его исключительных заслуг, но также и потому, что народ предложил избрать на следующий год тех же самых трибунов. И то и другое было незаконным, поэтому Цинциннат немедленно умерил пыл сената, а трибунов убедил последовать его умеренному примеру. Вот так он и стал причиной самого строгого порядка, а народ уберегся от цензорской проверки и противозакония. [261]

1.5. Фабий Максим однажды задумался над тем, что сам отправлял консульство пять раз и очень часто занимали этот пост его отец, дед, прадед, его предки. И вот когда его сын уже избирался на консульство со всеобщего согласия, он убедил народ освободить его род от этой чести, не потому, что сомневался в достоинствах сына — тот был человек высоких качеств, — но потому, что величайшая власть не может быть дарована лишь одной семье. Что же может быть действеннее и мощнее, нежели эта умеренность, превзошедшая даже отцовское чувство и ставшая на деле самой могущественной?

1.6. У наших предков не вполне хватило ума заслуженно вознаградить Сципиона Африканского Старшего, поэтому они постарались украсить его соответствующими знаками отличия. Они пожелали воздвигнуть ему статуи в комициях, на рострах, в курии, в святилище Юпитера Лучшего и Величайшего, пожелали также узреть его изображение в пышных триумфальных одеждах на капитолийских подушках, наконец, возжелали ему пожизненного консульства и вечного диктаторства. И неизвестно, отчего он больше страдал: от решения народа или сената, он, великий человек, отказывающийся от почестей, которых заслуживал.

Ту же силу ума он проявил в сенате, когда защищался по делу Ганнибала. От соотечественников последнего прибыли послы, обвинившие Сципиона в том, что тот сеет между ними распрю. Он же всего лишь добавил, что негоже отцам-сенаторам вмешиваться в дела карфагенян. И своей глубокой скромностью содействовал тому, чтобы обеспечить существование одной стороне и достоинство — другой, оставаясь в то же время противником обеих вплоть до окончания войны. [262]

Битва при Заме

Вольная копия с гравюры Корнелиса Корта "Битва при Заме" (1567)

Неизвестный римский мастер

Последняя треть XVI века

Холст, масло

144х209 см.

Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, Москва, Россия

1.7. А вот Марк Марцелл был первым, доказавшим, что Ганнибала можно победить, а Сиракузы взять. Он был консулом в четвертый раз, когда в Рим прибыли сицилийцы с жалобой на него. Он не стал ничего сообщать в сенат, поскольку его коллега Валерий Левин отсутствовал, а он опасался, что сицилийцы в таком случае не проявят должной отваги. Когда же Валерий возвратился, Марцелл по собственному почину ввел их в сенат и терпеливо выслушивал их жалобы на него. Более того, когда Левин приказал им выйти, он убедил их остаться, пока защищал себя, а когда дело закончилось, последовал за ними, чтобы сенат более свободно выдал свое решение. Жалобщиков осудили, а Марцелл милостиво принял их прошения, словно бы от клиентов. Находясь на вершине, обративший Сицилию в провинцию, он отдал всю славу коллеге. Невозможно выбрать похвалу Марцеллу, раз он сам проложил новые грани терпимости в отношении союзников. [263]