Array Эсхил - Античная драма

Так иди же с весельем на радость! А мы отдадим на хранение слугам
Нашу утварь, кирки и веревки. Народ непутевый толпится у сцены.
Здесь воришек не счесть. Так и шарят они, что стащить бы и чем поживиться.
В оба глаза добро караульте! А мы обратимся: к собравшимся с речью,
Скажем зрителям все, что пришло нам на ум, и пройдемся дорогами мыслей.
Надзирателям палками следует бить комедийных поэтов, что смеют,
Выходя, пред театром себя восхвалять в анапестах и хвастать бесстыдно.
Но когда справедливо, о Зевсова дочь, превосходного славить поэта,
Кто соперников всех в комедийной игре одолел, став любимцем народа,
То тогда наш учитель считает, что он и хвалы и награды достоин.
Из поэтов один он противников всех уничтожил, кропателей жалких,
Кто над рубищем грязным смеяться привык, кто со вшами отважно воюет,
И с разинутой пастью Гераклов прогнал, вечно жрущих и вечно голодных.
Он с бесчестием выкинул их, от беды он избавил: рабов горемычных,
Суетящихся, строящих плутни везде, а в конце избиваемых палкой,
Выходящих обычно из дома в слезах и затем только автору нужных,
Чтобы раб-сотоварищ их мог поддразнить, над побоями зло насмехаясь:
«Ах, бедняк, это кто ж изукрасил тебя? Или с тылу с великою ратью
На тебя навалилась трехвостка? Иль ты к лесорубам попал в переделку?»
Наш поэт устранил эту грубую брань, шутовство балаганное это,
И большое искусство он создал для нас и высокую башню построил
Из возвышенных мыслей, из лажных речей, из тончайших, но рыночных, шуток.
Не на мелкую сошку, ничтожных людей, ополчился поэт, но на женщин,
Но с Геракловым мужеством: в гневной душе он восстал на великих и сильных
Он прошел через страшный кожевенный смрад, через злости вонючей угрозу.
Да, без трепета с первых шагов поднялся он на чудище с пастью зубастой,
Чьи глаза, как у Кинны распутной, огнем, словно плошки, свирепо горели,
А вокруг головы его лижущих сто языкон, сто льстецов извивались.
Его голос ревет, как в горах водопад, громыхающий, гибель несущий,
Он вонюч, словно морж, он задаст, как верблюд, как немытая Ламия, грязен.
Я взглянул на него, не дрожа, не страшась, я вступил с ним в смертельную битву.
Ради вас, ради всех островов я в борьбу с ним вступил. И за это сегодня
Вы должны благодарностью мне заплатить и старинную дружбу припомнить.
Я и в прежние годы, в счастливые дни, никогда но палестрам не шлялся,
Соблазняя красивеньких мальчиков. Нет, я домой убежать торопился.
Огорчал вас немного, и много смешил, и всегда надлежащее делал.
Потому-то должны вы друзьями мне быть,
Старики, и мужчины, и мальчики все,
А вдвойне и особо плешивых прошу
Посодействовать мне и в победе помочь.
А когда победить мне удастся сейчас,
На пирах, на попойках кричать будут все:
«Дать плешивому это, плешивому то,
И сластей и орехов! Не жаль ничего
Для того, кто хоть лысиной равен ему,
Благороднейшему из поэтов!»

Муза, забудь про войну,
К дружку своему подойди,
Пропляши со мною!
Свадьбы бессмертных, героев пиры,
Игры блаженных прославь!
Это удел твой, Муза.
Если ж попросит тебя Каркин
С его сыновьями сплясать,
Не поддавайся, не верь,
Льстивой не слушай просьбы!
Все они — помни твердо — пигалицы, плясуны-головастики,
Карлики, козий помет, мастера на дурацкие штуки.
Сам их родитель признался, что вечером
Драму, рожденную в муках,
Утащила кошка.

Пышноволосых Харит
Заветную песнь заведет песенник искусный.
Пусть он споет нам весною, когда
Ласточка лепит гнездо
И Морсима не слышно.
Да и Меланфий тогда молчит. [244] Морсим, Меланфий — плохие поэты-трагики, сыновья Филокла, племянника и неумелого подражателя Эсхила.
Как мерзок мне голос его!
В хоре трагическом шел
Он и почтенный братец,
Оба с Горгоньим зубом,
Лакомки, гарпии, жрущие камбалу,
Хахали гнусных старух, как козлы, оба брата вонючи.
В рожу густою им плюнь блевотиною,
Муза-богиня! Со мною
В пляс пустись веселый!

Не шутка прямиком к богам направиться!
Признаться вам, колени ломит здорово!
Малюсенькими сверху вы казались мне.
С небес взглянуть — вы подленькими кажетесь,
Взглянуть с земли — вы подлецы изрядные.

Мой господин вернулся?

Говорят, что да.

А что с тобою было?

Ноги долгий путь
Перестрадали.

Расскажи нам!

Что сказать?

Истрепал ли ты, чтоб кто-нибудь другой, как ты,
По небесам шатался?

Нет. Блуждали там:
Две-три души певцов дифирамбических.

А для чего?

Запевки крали в воздухе
Весенне-вейно-мглисто-серебристые.

Скажи, а правду говорят, что на небе,
Когда умрем, становимся мы звездами?

Не правда!

Кто же там звездою сделался?

Хиосец Ион. [245] Хиосец Ион — лирик и трагик, умер в 422 г. до н. э. Два фрагмента из стихов Иона Хиосского вольно переведены Пушкиным («Вино» и «Юноша! скромно пируй…»). Воспевал и прежде он
«Звезду-денницу». Как скончался, на небе
Его прозвали нее «Звездою утренней».

А это что за звезды? Полосой огня
Они скользят по небу.

Возвращаются
От богача-звезды с пирушки звездочки
С фонариками, и огонь в фонариках.

Теперь вот эту проводи скорее в дом!
Ополосни лоханку, вскипяти воды
И постели для нас ты ложе брачное,
А выполнив приказ мой, возвратись сюда!
А я в Совет вот эту провожу сейчас.

Где ты достал девчонок?

Где же? На небе.

Не дам я и полушки за богов теперь:
Они, как мы здесь, сводниками сделались.

Да, кое-кто живет и в небе с этого. Пойдем теперь.