Марк Цицерон - Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями

А что сказать, наконец, о той способности души, которая исследует скрытое, которая называется догадкой и размышлением? Разве от этой земной, смертной и хрупкой природы – деяния того, кто первый дал названия всем вещам (Пифагор считал это делом высочайшей мудрости), или кто собрал рассеянных по земле людей и обратил их к общественной жизни, или кто уложил в немногие знаки букв все звуки речи, казавшиеся бесчисленными, или кто разметил движения планет, их порывы вперед и остановки?

Догадка (inventio) – также название первого этапа риторической работы. Как мы видим, для Цицерона важно, что составление речи, «письмо» по Фрейду и Деррида, делает необозримое обозримым, превращая даже светлое восхитительное небо звезд в схему небесного глобуса.

Все они – великие люди, равно как и их предшественники, которые ввели в обиход и земные плоды, и одежду, и жилища, и жизненные удобства, и защиту от диких зверей, – ведь именно это смягчило нас, воспитало и позволило перейти от необходимости к изяществу. Так и услада для слуха отыскалась в сочетании различных по природе своей звуков; так и звезды мы стали наблюдать как неподвижные, так и подвижные («планеты» – блуждающие, как их называют); и кто узрел душой их круговорот и прочие движения, тот доказал, что душа его подобна душе того, кто вывел в небе эту постройку.

Подражание небесному своду звезд и сферам планет здесь конкретизируется, мыслится уже как задача не просто просвещенного человека, но ритора и архитектора, упорядочивающего данные «постройки» (fabrica, здесь: мироустройство). Греческое слово «планета» означает «блуждающая (звезда)». Далее Цицерон ссылается на опыт великого античного инженера Архимеда, создавшего подвижную модель небесного глобуса.

В самом деле, когда Архимед заключил в один шар все движения Солнца, Луны и пяти планет, то он совершил то же, что и платоновский бог, творец мира в «Тимее»: подчинил единому кругообороту движения ускоренные и замедленные. И если в мире это не может совершиться без бога, то и в сфере своей Архимед не мог бы воспроизвести это без божественного вдохновения.

Цицерон применяет к Архимеду в оригинале не слово «вдохновение», а слово ingenium, гений, врожденные творческие способности. От этого слова произошло наше «инженер».

Не только в таких знаменитых и славных образцах вижу я присутствие божественной силы: по мне, так ни поэт не сложит важную и полнозвучную песню без некоего небесного побуждения в душе, ни красноречие без некой высшей силы не потечет обилием прекрасных слов и богатых мыслей.

Побуждение (instinctum) – образ постоянного «подстегивания», пробуждения сил, благодаря которому лишь и можно создать сложное композиционное решение в поэзии, доступное без этого только богам.

А уж философия, матерь всех наук, что она, если не дар богов (по выражению Платона) или создание богов (как говорю я)? Это она обучила нас сперва – почитанию самих богов, потом – справедливости меж людей, на которой держится человеческое общество, потом – скромности и высокости духа; и она же согнала мрак с души, как с очей, чтобы мы могли видеть вышнее и нижнее, первое, последнее и среднее.

Философию Цицерон понимает не как профессиональную деятельность, но как создание общих религиозных и социальных принципов, сопровождавших историю человечества. Такую философию в эпоху Ренессанса называли prisca theologia, древнейшее богословие, ряд религиозно-философских представлений, предшествующих становлению религиозных и социальных институтов.

Право же, только божественная сила, как я думаю, могла совершить столько великого. Что можно сказать о памяти на слова и дела? Что – о способности к знанию? Уж наверное то, что в самих богах ничего нельзя представить совершеннее. Я не думаю, что боги услаждаются амврозией и нектаром или радуются кубкам из рук Гебы; я не верю Гомеру, будто боги похитили Ганимеда ради его красоты, чтоб он стал виночерпием Юпитера (это еще не причина, чтобы так обижать Лаомедонта!) – нет, Гомер все это выдумал, перенося на богов людские свойства, мы же на людей переносим божеские.

Цицерон утверждает преимущества философии над поэзией: поэзия берет за основу ближайшее к нам, ассоциации со знакомыми образами, тогда как философия – самое отдаленное, самое общее, и приближает его к нам.

Что это за божеские свойства? Бессмертие, мудрость, проницательность, память. Потому я и говорю, что душа – божественна, а Еврипид даже решается говорить, что душа – бог. Если бог есть дух или огонь, то такова же и душа человека, – и как природа небес свободна от земли и воды, так и человеческая душа не содержит ни того ни другого; если же существует некая пятая стихия, о которой первым заговорил Аристотель, то она – общая для богов и для души.

Драматические сюжеты Еврипида построены именно на том, что души людей и души богов похожи. Это можно понять как мелодраматизм пьес Еврипида, а можно – как утверждение божественности людских душ.

Следуя этому учению, вот как мы написали в своем «Увещании»: «Начала души не приходится искать на земле: в душе нет ничего смешанного и сбитого, ничего рожденного или слепленного из земли, ничего влажного, воздушного или огненного. Ибо все эти стихии не содержат никаких задатков памяти, ума, размышления, ничего способного сохранять прошлое, предвидеть будущее, обымать настоящее, – а только это и можно назвать божественным, и прийти всему этому к людям неоткуда, кроме как от бога. Стало быть, природа и суть души есть нечто особенное, отдельное от привычной и знакомой нам природы: и все, что чувствует, мыслит, живет и крепнет, – небесно и божественно, и по этой самой причине – бессмертно. Да и сам бог не может быть понят нашим пониманием иначе, чем некий отрешенный и свободный ум, отстранившийся от всякой смертной плотности, все чувствующий, все движущий и сам находящийся в вечном самодвижении».

Увещание – ранняя философская работа Цицерона, призыв к занятию философией не сохранилась.

– Вот какого рода и вида человеческий дух.

– Но где же он и какой же он?

– А где твой собственный дух, и какой он, – ты можешь сказать? Если я знаю меньше, чем хотел бы знать для полного понимания, то разве ты запретишь мне пользоваться хотя бы тем, что я знаю?

– Душа так бессильна, что не видит и самой себя!

– Точно так же, как и глаз: душа, не видя себя, видит все остальное.

– Она не видит даже простейшего – собственного облика!

– Может быть, даже его она видит, – но об этом пока умолчим; а вот силу свою, проницательность, память, движение, быстроту она видит. В этом ее величие, в этом божественность, в этом бессмертие, – а какого она вида и где находится, не стоит и гадать.