Аристенет - Любовные письма

Лаиду, мою любимую, хотя и превосходно создала природа, но всего прекраснее ее убрала Афродита и сопричислила к хороводу Харит [1] Хариты — богини красоты и радости; их часто связывают с Афродитой. . Золотой же Эрот научил мою желанную без промаха метать стрелы своих очей. Прекраснейшее творение природы, слава женщин, живое подобие Афродиты! Щеки у нее (чтобы по мере сил описать словами влекущую прелесть Лаиды) — белизна, смешанная с нежным румянцем, и напоминает этим сияющий блеск роз. Губы нежные, слегка открытые и цветом темнее щек. А брови черные, непроглядной черноты; отделены они друг от друга расстоянием должной меры. Нос прямой и столь же нежный, как губы. Глаза большие, блестящие, источающие чистый свет. Чернота их — чернейшая, а вокруг белизна — белейшая. Оба эти цвета спорят друг с другом и, столь несхожие между собой, рядом выигрывают. Здесь обитают Хариты, и здесь им можно поклоняться. Волосы от природы вьющиеся, подобные, как говорит Гомер, цветку гиацинту, а ухаживают за ними руки Афродиты. Шея бела, соразмерна, и даже если б вовсе была лишена украшений, привлекала бы своей нежностью. Но ее обвивает ожерелье из драгоценных камней, на котором написано имя красавицы: сочетание камешков образует буквы. К тому же Лаида хорошего роста. Одежда ее красива, впору ей, хорошо сидит. Одетая, Лаида лучше всех лицом, раздетая — вся, как ее лицо. Ступает она плавно, но шаги мелкие, точно тихо колебнется кипарис или финиковая пальма: красота ведь по природе исполнена достоинства. Но их, поскольку они деревья, движет веяние зефира, а ее покачивают дуновения Эротов. Знаменитые живописцы, насколько у них хватало уменья, стремились нарисовать Лаиду: когда им надо было изобразить Елену, Харит или самое их владычицу, они глядели на отображенную ими Лаиду как на образец совершенной красоты и с нее рисовали достойные богов образы, которые стремились воплотить. Я чуть было не упустил сказать, что груди Лаиды, подобные кидонским яблокам [2] Кидонские яблоки — айва. , грозят разорвать сдерживающую их повязку. Однако ее члены так соразмерны и нежны, что при объятии кажется, будто кости способны влажно гнуться. Своей податливостью они почти не отличаются от плоти и сгибаются, когда их любовно сжимаешь. А когда она заговорит, ах, сколько Сирен в ее речи, какой словоохотливый язык! Конечно, Лаида опоясана волшебным поясом Харит [3] Пояс Афродиты, по представлению греков, сообщал носящему его любовные чары. , и даже улыбка ее привораживает. Сам Мом [4] Мом — божество, воплощающее насмешку и порицание. не нашел бы и ничтожного недостатка в моей красавице, роскошествующей в богатстве своей прелести. Но как могло статься, что Афродита удостоила меня такой подруги? Ведь не предо мною богиня состязалась в красоте, не я счел ее прекраснее Геры и Афины, не я вручил ей яблоко, победную награду в споре, она просто подарила мне эту Елену. Владычица Афродита, какое жертвоприношение совершить тебе в благодарность за Лаиду? Все, кто видит ее, так в восхищении молят богов, желая отвратить от нее несчастья: «Зависть прочь от такой красоты, прочь злые чары от ее прелести». Столь хороша Лаида, что у встречных загораются глаза. Даже глубокие старики с восхищением смотрят на нее, как старейшины Гомера глядели на Елену, и восклицают: «О если б нам на счастье досталась она в наши молодые годы, ах, начать бы нам жить снова! Понятно, что эта женщина на устах у всей Эллады, раз даже немые киванием головы говорят друг другу о ее красоте». Не знаю, что сказать и чем кончить. Однако кончаю, пожелав моему описанию самого главного — обаяния Лаиды, из-за страстной любви к которой, знаю, теперь я много раз повторил милое мне имя.

Прошлым вечером, когда я в каком-то переулке пел свои песни, ко мне подошли две девушки; в их взгляде и улыбке сквозила прелесть Эрота, и только числом они уступали Харитам. Горячо споря друг с другом, простодушные девушки стали спрашивать меня: «Раз уж ты искусным пением заставил нас тяжко страдать от стрел Эрота, скажи, ради своих песен, которые нам обеим исполнили любовью уши и сердце, кому из нас они предназначены? Ведь каждая уверяет, что любят ее. Мы уже стали ревновать и, ссорясь из-за тебя, то и дело вцепляемся друг другу в волосы». «Вы,— сказал я,— одинаково красивы, но ни одна из вас мне не нравится. Идите, милые, домой, перестаньте ссориться и враждовать. Я влюблен в другую и пойду к ней». «Здесь по соседству,— отвечают они,— нет красивых девушек, и ты говоришь, что любишь другую? Явная ложь! Поклянись тогда, что ни одна из нас тебе не нравится!» Я рассмеялся и воскликнул: «Вы хотите насильно заставить меня поклясться». «С трудом,— сказали они,— удалось нам улучить время, чтобы выйти на улицу, а ты тут смеешься над нами. Нет, мы тебя так не отпустим и не дадим погубить нашу надежду!» С этими словами девушки повлекли меня за собой, а я не без удовольствия покорился. До сих пор в моем рассказе все было как следует и никого не могло смутить, о дальнейшем же надо сказать в двух словах: я не огорчил ни одну из подруг, так как нашел на скорую руку приготовленный, но подходящий для такой надобности покой.

Я чудесно пировал с Леймоной в саду, словно нарочно созданном для любовных утех и достойном красоты моей возлюбленной. Там широко раскинувшийся тенистый платан, легкое дуновение ветра, мягкая, как обычно в летнюю пору, вся в цветах трава, на которой приятнее лежать, чем на самых дорогих коврах, множество деревьев, гнущихся под тяжестью плодов.

можно было бы сказать словами Гомера, желая описать обиталище нимф, покровительниц здешнего изобилия. Кроме этих деревьев, неподалеку другие, усыпанные цветом и отягощенные всевозможными плодами, чтобы прелесть этого места не была лишена благоухания. Я сорвал лист, размял между пальцами и, поднеся к носу, долго вдыхал еще более сладостный аромат. Виноградные лозы, на редкость большие и высокие, обвивают кипарисы; приходилось сильно закидывать голову, чтобы любоваться повсюду со ствола свешивающимися гроздьями. Одни ягоды созрели, другие — только начинают темнеть, третьи еще зелены, некоторые же едва завязываются. Кто-то, чтобы достать спелые грозди, забрался на дерево, кто-то, высоко подпрыгнув, крепко ухватился левой рукой за ветку, а правой рвал виноград, кто-то подавал с дерева руку старику поселянину.