Ахилл Татий - Ахилл Татий Левкиппа и Клитофонт. Лонг Дафнис и Хлоя. Петроний Сатирикон. Апулей Метамофозы, или Золотой осел

23. Разжигала их и самая года пора. Был конец весны и лета начало, и было все в расцвете. Деревья в плодах, равнины в хлебах, нежное всюду цикад стрекотанье, плодов сладкое благоуханье, овечьих стад веселое блеянье. Можно было подумать, что самые реки сладостно пели, медленно воды катя, а ветры как будто на флейте играли, ветвями сосен шелестя; и яблоки, будто в томленье любви, падали с веток на землю; и солнце — любя красоту — всех заставляло снимать одежды. И, распаленный всем этим, Дафнис в реки бросался; он то окунался, то за рыбами гонялся, игравшими возле него; и часто глотал он холодную воду, затушить как будто желая пылавший внутри пожар. Хлоя ж, выдоив овец и почти всех коз, немало времени тратила, чтоб заквасить молоко; очень уж ей мешали мухи противные и жалили, когда их отгоняли. Затем, вымыв лицо, она надевала венок из веток сосновых, и, накинув на бедра шкуру лани, чашу вином с молоком наполняла, и этот напиток с Дафнисом вместе пила.

24. Но вот близок был полдень, и время наступало, когда их глаза попадали в плен очарованья. Когда Хлоя Дафниса нагим видела, ее поражала его краса, и млела она, изъяна малейшего в его теле не замечая. Он же, видя ее одетой в шкуру лани и в сосновом венке, когда подавала она ему чашу, думал, что видит одну из нимф, обитавших в пещере. И вот похищал он сосновый венок с ее головы, сначала его целовал, потом на себя надевал; а она, когда, сняв одежды, омывался он в реке, надевала их на себя, тоже сперва их целуя. Иногда они друг в друга яблоки бросали [114] …друг в друга яблоки бросали… — Яблоко-символ любви; юноша бросал понравившейся ему девушке яблоко в складки платья на груди. и голову друг друга украшали, пробором волосы деля: Хлоя говорила, что волосы его похожи на ягоды мирта, так как темными были они, а Дафнис лицо ее сравнивал с яблоком, так как оно было и белым и румяным. Он учил ее играть на свирели, а когда она начинала играть, отбирал свирель у нее и сам своими губами скользил по всем тростинкам. С виду казалось, что учил он ее, ошибку ее поправляя, на самом же деле через эту свирель скромно Хлою он целовал.

25. Как-то раз в полуденную пору, когда он играл на свирели, а их стада в тени лежали, незаметно Хлоя заснула. Это подметив, Дафнис свирель свою отложил и ненасытным взором всею он ей любовался: ведь теперь ему нечего было стыдиться; и тихо он сам про себя говорил: «Как чудесно глаза ее спят, как сладко уста ее дышат! Ни у яблок, ни у цветущих кустов нет аромата такого! Но целовать ее я боюсь; поцелуй ее ранит сердце и, как мед молодой, в безумье ввергает. Да и боюсь поцелуем своим ее разбудить. Ах, уж эти болтуны-кузнечики! Громким своим стрекотаньем они ей спать не дадут, а вот и козлы стучат рогами, вступивши в бой; о волки, трусливей лисиц! Чего вы их до сих пор не похитили?»

26. Когда он так говорил, кузнечик, спасаясь от ласточки, вознамерившейся его поймать, вскочил к Хлое на грудь, а ласточка, преследуя его, схватить не смогла, но, гонясь за ним, близко так пролетела, что крыльями щеку Хлои задела. Она же, не понимая, что случилось, с громким криком пробудилась от сна. Заметив же ласточку — все еще близко порхавшую — и видя, что Дафнис смеется над испугом ее, она успокоилась и стала глаза протирать, все еще сонные. Тут кузнечик в складках одежды на груди у Хлои запел, как будто благодарность за спасенье свое приносил. И вновь громко вскрикнула Хлоя, а Дафнис опять засмеялся. И под этим предлогом руки на грудь он ей положил и кузнечика милого вынул; он даже в руке у него петь продолжал. Увидевши его, обрадовалась Хлоя, на ладонь его взяла, поцеловала и вновь у себя на груди укрыла, а кузнечик все пел.

27. А однажды порадовала их сизая голубка, проворковав в лесу свою пастушью песню; и когда Хлоя узнать захотела, что же такое она говорит, Дафнис ей рассказал всем известную сказку:

«Была она девой, о дева, такой же, как ты, красивой. В лесу пасла она стадо большое коров. Была она певуньей, и коровы любили пенье ее; и, пася, не била она их посохом, не колола заостренным шестом, но, сидя под сосной и надевши венок из сосновых ветвей, песни пела в честь Пана и Питии [115] Пития — девушка, которую любил Пан, превращенная в сосну; олицетворение сосны (по-гречески «питюс»), посвященной Пану. , и, звуком песен очарованные, не отходили от нее далеко коровы. А поблизости быков пас мальчик-пастух. И сам был он красив и такой же певун, как и девушка. И, заспорив с ней, кто красивей поет, он своим голосом, сильным, как у мужчины, и нежным, как у ребенка, переманил у нее в свое стадо лучших восемь коров и угнал их. Огорченная ущербом в стаде и пораженьем в пении, стала девушка молить богов, чтоб дали ей лучше птицей обернуться, чем домой вернуться. Боги исполнили просьбу ее и в птицу ее обратили, как и она, в горах живущую, и такую ж, как она, певунью. И доныне песнею повествует она о несчастье своем, говоря, что все ищет своих коров заблудившихся».

28. Такие-то им радости лето давало. Когда же осень была в полном своем расцвете и грозди винограда созрели, тирийские пираты [116] Тирийские пираты — мореходы-финикийцы, гроза берегов Эгейского моря. на легком судне карийском [117] Карийское судно. — Кария — прибрежная область в южной части Малой Азии, славившаяся искусными судостроителями. (чтобы за варваров их не признали) причалили к этим местам. Выйдя на берег, в полупанцирях, с короткими мечами, грабя, забирали они все, что под руку им попадалось: душистое вино, зерно без меры и счета, мед в сотах. Угнали и нескольких быков из стада Доркона, захватили и Дафниса, бродившего около моря; Хлоя же попозже выгоняла овец Дриаса: боялась девушка пастухов озорных. Увидав мальчика статного, красивого, более ценного, чем все [118] …мальчика… более ценного, чем все… — Пираты были в то же время и работорговцами. , что они награбили на полях, не стали разбойники тратить усилии, загоняя коз или добывая какую иную добычу с полей, а потащили его на корабль, рыдавшего в отчаянии, громко звавшего Хлою. Они же, быстро причальный канат отвязав и налегши руками на весла, уже уходили в открытое море. А Хлоя гнала в это время своих овец, в подарок Дафнису неся новую свирель. Видя коз перепуганных и слыша, что Дафнис ее все громче и громче кличет, она и овец забыла, и свирель бросила, и бегом кинулась к Доркону на помощь его позвать.

29. Он же лежал, разбойниками страшно израненный, и едва дышал, кровью обливаясь. Увидел он Хлою и, на минуту вспыхнув пламенем прежней любви, к ней обратился.

«Скоро, Хлоя, — сказал он, — уже не будет меня в живых. Злодеи-разбойники эти, когда за быков я сражался, меня самого, словно быка, убили. Ты же и Дафниса спасешь, и за меня отомстишь, и их погубишь. Приучил я быков слушаться зова свирели и бежать на звуки ее, даже когда далеко пасутся они. Возьми же скорее эту свирель и заиграй на ней тот напев, которому некогда Дафниса я научил, а Дафнис тебя, а что выйдет — это уж дело свирели моей и быков, — там они, вдалеке. Дарю тебе эту свирель; в состязаниях многих я с ней побеждал пастухов, что пасут и быков и коз, а ты, пока жив я еще, меня поцелуй, а умру — слезу пролей. И если увидишь другого, который быков моих будет пасти, обо мне вспомяни».