Лукиан - Избранное

28. Микилл. Все это, может быть, и правда, петух. Но я не постесняюсь сказать тебе, что со мной происходит: я еще не могу отучиться от желания стать богатым, которое питал с детства. Напротив, мой сон все еще стоит перед моими глазами, показывая мне груды золота, а главное — у меня просто дух захватывает при мыслях о проклятом Симоне, который роскошествует среди всяких благ.

Петух. Я тебя вылечу, Микилл. Покуда на дворе еще ночь, вставай и следуй за мною. Я отведу тебя к этому Симону и к домам других богачей, чтобы ты посмотрел, что у них делается.

Микилл. Да как же, когда двери везде на запоре? Ведь не заставишь же ты меня подкапываться под стены?

Петух. Ни в каком случае. Но Гермес, которому я посвящен, наделил меня исключительной способностью: самое длинное перо в моем хвосте загибающееся, настолько оно мягкое…

Микилл. У тебя два таких пера.

Петух. Правое из них… Так вот, тот, кто с моего разрешения его вытащит и будет держать при себе, пока я этого хочу, сможет открыть любую дверь и все видеть, сам оставаясь невидимым.

Микилл. Ты скрыл от меня, петух, что ты — тоже волшебник. Дай мне только на один раз твое перо, и ты увидишь, что немного погодя все имущество Симона будет перетащено сюда. Я все вынесу, проникнув к нему тайком, а он снова будет тянуть и перегрызать дратву.

Петух. Нет, так не полагается! Гермес повелел: если кто-нибудь, владея пером, совершит нечто подобное, — я обязан закричать и уличить его в воровстве.

Микилл. Невероятные ты говоришь вещи: чтобы Гермес, сам будучи вором, стал запрещать другим заняться тем же делом… Но все же пойдем. Я воздержусь от золота, если смогу.

Петух. Сперва выдерни, Микилл, перо… Но что ты делаешь? Ты оба выдернул!

Микилл. Так оно будет надежнее, петух, да и тебя это меньше обезобразит: нехорошо, если ты останешься с хвостом, изуродованным с одной стороны.

29. Петух. Допустим. Куда же мы сперва пойдем? К Симону или к какому-нибудь другому богачу?

Микилл. Ни к кому другому, только к Симону, который, разбогатев, почитает себя достойным носить имя уже не в два слога, а в целых три. Ну, вот мы и у дверей. Что же мне теперь делать?

Петух. Прикоснись пером к запору.

Микилл. Готово! О Гермес! Двери распахнулись, будто их ключом отперли.

Петух. Иди же вперед. Видишь? Вот он сидит, не спит и что-то считает.

Микилл. О Зевс, действительно Симон сидит перед тусклой светильней, в которой не хватает масла. Но какой он желтый, иссохший, исхудавший — наверное, от забот, петух: ведь, говорят, ничем он не болен.

Петух. Послушай, что он говорит, и узнаешь, почему он в таком состоянии.

Симон. Итак, те семьдесят талантов, зарытые под моей постелью, в полной безопасности, и решительно никто их не видел; что касается шестнадцати, то, должно быть, конюх Сосил подсмотрел, как я их прятал под яслями: то-то он и вертится все время около конюшни, хотя раньше совсем не был старательным и трудолюбивым. Раскрадено, кажется, у меня еще того больше. Иначе откуда бы взялись деньги у Тибия, чтобы покупать вчера, как рассказывают, таких огромных соленых рыб или дарить жене серьги, стоящие целых пять драхм? Мои они денежки проматывают, злосчастный я человек! Опять же чаши — их так много — хранятся у меня в ненадежном месте. Боюсь, как бы кто-нибудь не подкопался под стену и не украл их. Сколько людей мне завидует и замышляет недоброе, а больше всех сосед Микилл.

Микилл. Слышит Зевс, правильно: потому что я не хуже тебя и, уходя, тоже унесу блюдо за пазухой.

Петух. Тише, Микилл! Не выдавай нашего присутствия!

Симон. Лучше всего не спать и самому все сторожить. Встану и обойду кругом дом… Ты кто такой? Стой! Попался, разбойник!.. Зевс! Оказывается, ты — столб; ну, хорошо! Дай-ка я откопаю мои деньги и пересчитаю снова: не ошибся ли я третьего дня… Вот… снова стукнул кто-то… Наверное, ко мне идут… Я в осаде, все против меня… Где мой кинжал?.. Если мне кто-нибудь попадется… Схороню снова деньги.

30. Петух. Вот как обстоят, Микилл, дела Симона! Что ж? Пойдем к кому-нибудь другому, пока еще остается у нас немного ночного времени.

Микилл. Несчастный! Что за жизнь Симон ведет! Пусть врагам моим достанется такое богатство. Но мне хочется дать ему по уху, прежде чем уйти.

Симон. Кто меня ударил? Грабят! Беда!

Микилл. Вопи! Не знай сна и стань таким же желтым, как золото, с которым ты сплавился. А мы, если ты согласен, пойдем к Гнифону, ростовщику. Неподалеку он живет… Ну вот: и эта дверь для нас открыта.

31. Петух. Видишь, и этот не спит от забот, высчитывая проценты на иссохших пальцах. А спустя немного придется ему все это оставить и сделаться молью, комаром или песьей мухой.

Микилл. Вижу жалкого и глупого человека, который уж и сейчас живет немногим лучше моли или комара: и он тоже весь исчах от своих расчетов… Пойдем к другому!

32. Петух. Не хочешь ли к твоему Евкрату? Смотри-ка: и эта дверь открыта. Войдем же.

Микилл. Все это еще недавно было моим.

Петух. Ты все еще грезишь богатством? Смотри же. Видишь? Вот он, сам Евкрат, человек почтенного возраста, — лежит под собственным рабом.

Микилл. Великий Зевс! Что я вижу! С черного хода! Какое нечеловеческое сластолюбие и разврат! А с другой стороны — жена под поваром! Тоже распутством занимается.

33. Петух. Ну что же? Хочешь получить такое наследство, Микилл, и жить вполне по-евкратовски?

Микилл. Ни за что, петух! Лучше умереть с голоду! Прощайте и деньги и ужины! Пусть лучше все мое богатство состоит из двух оболов, чем позволять собственному рабу подкапывать меня…

Петух. Однако уже рассветает, занимается день. Пойдем теперь к себе домой. А остальное, Микилл, в другой раз досмотрим!

252

1. Зевс. Чтоб они погибли, все философы, которые говорят, что счастье живет только среди богов. Если б они знали, сколько мы терпим от людей, они не стали бы из-за нашего нектара и амбросии считать нас блаженными, поверив Гомеру — человеку слепому, кудеснику, который называет нас счастливыми и рассказывает о том, что совершается на небе, хотя сам не мог видеть даже того, что происходило на земле.

Вот хотя бы Гелиос, как только заложит колесницу, весь день носится по небу, одевшись в огонь и отсвечивая лучами, не имея времени даже, чтобы почесать за ухом, как говорится. Ведь если он хоть немного предастся легкомыслию и забудет о своем деле, то кони, не чувствуя больше вожжей, свернут с дороги и сожгут все. Также и Селена, не зная сна, обходит небо и светит тому, кто веселится ночью, и тому, кто не в урочный час возвращается с пира домой. Аполлон же, взявший себе в удел многосложное искусство, почти оглох на оба уха от крика всех тех, которые пристают к нему, нуждаясь в прорицаниях. И вот он должен быть в Дельфах, затем бежать в Колофон, потом он переходит в Ксанф и оттуда отправляется бегом в Кларос, а затем на Делос или к Бранхидам. 253Словом, куда бы ни призвала его пророчица, испив воды священного источника 254и пожевав лавровых листьев, 255впав в исступление и сидя на треножнике, — бог должен сейчас же явиться и сразу давать прорицания, иначе слава его искусства пропала. Я не стану говорить о том, сколько раз пытались проверить его дар пророчества, варя вместе мясо баранов и черепах. 256Если б Аполлон не имел тонкого обоняния, то лидиец так и ушел бы, смеясь над ним. Асклепий, к которому пристают все больные, видит только страшное, трогает противное и с чужого несчастия собирает плоды собственного горя. Что мне сказать о Ветрах, которые оплодотворяют поля, подгоняют суда и помогают провевающим зерно? Что сказать о Сне, летящем ко всем людям, или о Сновидении, которое проводит ночи вместе со Сном и возвещает ему волю богов? Все эти труды боги несут из человеколюбия, помогая жизни на земле.