Лукиан - Избранное

19. Все гости смеялись, делаясь предметом шутки, когда же скоморох бросил Алкидаманту одну из подобных острот, наименовав его «мальтийской собачкой», 290— тот рассердился. Впрочем, давно уже видно было, что он завидует успеху шута, приворожившего пирующих; итак, Алкидамант сбросил с себя плащ и стал вызывать насмешника биться с ним на кулаках, в случае же отказа грозил прибить его своей дубинкой. И вот злополучный Сатирион, — так звали скомороха, — став в позицию, начал биться. Прелюбопытнейшее это было зрелище: философ, поднявшийся на скомороха и то наносящий удары, то в свой черед получающий их. Из присутствовавших одни краснели от стыда, другие смеялись, пока наконец избиваемый противником Алкидамант не отказался от состязания, оказавшись побежденным хорошо вышколенным человечком. Насмешек, конечно, сыпалось на них со всех сторон немало.

20. К этому-то времени и подошел врач Дионик, немного спустя после состязания. А замешкался он, как сам говорил, пользуя флейтиста Полипрепонта, больного горячкой. Об этом Дионик рассказал кое-что забавное. По его словам, он вошел к флейтисту, еще не зная, что недуг уже овладел им; тот же, быстро встав с постели, запер дверь и, вытащив нож, передал Дионику свои флейты, приказывая играть. Потом, когда Дионик обнаружил свое неумение, больной стал бить его по ладоням ремнем, который держал в руке. В столь великой опасности Дионик наконец придумал следующее: он вызвал флейтиста на состязание на такое-то количество ударов и первым сыграл сам, — конечно, никуда не годно, — после же, передав флейты больному, взял от него плетку и нож и выбросил их тотчас же через окно — наружу, во двор. Затем, уже в большей безопасности, он схватился с флейтистом, созывая на помощь соседей, которые спасли его, выломав двери. Показывал он и следы ударов, и несколько царапин на лице. Затем Дионик, рассказ которого имел не меньший успех, чем шутки скомороха, приткнувшись к столу подле Гистиея, стал угощаться тем, что еще осталось.

Конечно, не иначе как божество какое-нибудь привело к нам этого человека, который оказался очень полезен спустя некоторое время.

21. А именно: на середину залы вышел раб, говоря, что явился от Гетемокла-стоика; в руках у него было письмецо, и он заявил, что господин его велел ему прочесть это письмо среди собравшихся во всеуслышание и тотчас возвращаться домой. Получив дозволение Аристенета, раб подошел к светильнику и начал читать.

Филон. Что же это было, Ликин? Похвальное слово в честь невесты или поздравительное стихотворение к свадьбе, одно из тех, какие пишутся обычно?

Ликин. И мы, разумеется, подумали то же самое; однако там не было ничего похожего. Письмо гласило:

22. «Гетемокл-философ — Аристенету. Каково мое отношение ко всяким обедам, тому вся моя праведная жизнь могла бы явиться свидетельством, ибо, ежедневно докучаемый приглашениями многих, гораздо превосходящих тебя богатством, я все же никогда не стремился этим приглашениям следовать, зная, сколько шума и бесчинств происходит на попойках. Лишь на тебя одного, полагаю, справедливо мне будет обидеться за то, что, столь долгое время обильно мной ублажаемый, ты не почел нужным включить меня в число прочих твоих друзей — лишь я оказался обездоленным, хотя и живу с тобой по соседству. Итак, я печалюсь всего более о тебе, оказавшемся столь неблагодарным: ибо для меня счастье — не в куске жареного кабана или зайца, не в ломте пирога, — всего этого я и у других, понимающих приличия, вволю могу отведать. Вот и сегодня я имел возможность отобедать на роскошном, как сказывают, обеде у моего ученика Паммена, но, невзирая на мольбы его, отклонил приглашение, по глупости моей для твоего дома себя приберегая.

23. Ты же, пренебрегши нами, других угощаешь. Впрочем, это понятно: ты ведь не умеешь еще различать лучшее и не обладаешь способностью постигать сущность вещей. Но я знаю, откуда все это идет: от твоих достойных философов, Зенофемида и Лабиринта, уста которых — да минует меня кара Адрастеи — я мог бы, кажется, сразу заградить одним силлогизмом. Пусть-ка определит кто-нибудь из них, что есть философия? Или хотя бы вот это, первое попавшееся: чем отличается свойство от состояния? Я уже и говорить не хочу о каких-нибудь трудных вопросах вроде «рогов», «кучи» или «жнеца». 291Но можешь наслаждаться этим обществом, я же, почитая благому одно лишь прекрасное, легко перенесу бесчестие.

24. А чтобы ты не мог потом прибегнуть к оправданию, будто в такой суматохе и хлопотах ты просто забыл обо мне, я сегодня дважды тебя приветствовал: и утром перед домом, и позднее, когда ты приносил жертву в храме Диоскуров. Это все я сказал в свою защиту в присутствии всех гостей.

25. Если же тебе кажется, что я за самый обед сержусь на тебя, — вспомни рассказ об Ойнее: 292ты увидишь, что и Артемида разгневалась, когда ее одну обошел он, совершая жертвоприношение и потчуя прочих богов. Вот как говорит об этом Гомер:

И Еврипид:

Также и Софокл говорит об Ойнее:

26. Это я привел немногие из многих аргументов, чтобы ты уразумел, каким пренебрег ты мужем, предпочтя угощать Дифила и даже собственного сына ему поручив. Не удивительно: учитель приятен юноше и сам от общения с ним получает удовольствие. Если бы мне не было стыдно говорить о подобных вещах, я бы еще кое-что мог присовокупить, в справедливости чего, если пожелаешь, ты сможешь убедиться, расспросив дядьку Зопира. Но не подобает смущать свадебного веселия и говорить худое о других людях, — в особенности обвиняя их в столь постыдных деяниях. И хотя Дифил заслужил того, сманив у меня уже двух учеников, — но я… я во имя самой философии буду молчать.

27. Я, между прочим, приказал моему рабу, — даже если ты станешь давать ему для меня кусок свинины, или оленины, или кунжутного пирога, желая загладить свою вину и возместить обед, — ничего не брать, чтобы не подумали люди, будто я за этим и посылал его».

28. Пока читалось это письмо, дружище, я весь обливался потом от стыда и воистину хотел, по известной поговорке, чтобы расступилась подо мной земля, особенно когда я видел, как ухмыляются при каждом слове присутствующие, и больше всего те, кто лично знал Гетемокла, седовласого и почтенного с виду человека. И дивились, конечно, как это они могли не заметить, что он, собственно, представляет собой, обманутые его длинной бородой и строгим выражением лица. Мне казалось, что Аристенет не по небрежности обошел его, но был уверен, что тот, получив приглашение, никогда не согласится прийти на подобное пиршество — а потому не счел нужным и пытаться начинать это дело.