Диоген Лаэртский - Жизнь, учения и изречения знаменитых философов

Полемон, сын Филострата, афинянин , из дема Эй. В юности он буйствовал и жил так распутно, что повсюду ходил с деньгами, готовыми к утолению любого желания. [321] "Обращение Полемона" — один из самых популярных анекдотов о философах; ср., напр., Лукиан . Дважды обвиненный, 16, где о Полемоне спорят Философия и Пьянство. Он даже припрятывал их по закоулкам — в самой Академии у одного столба отыскалась монета в три обола, припасенная по такому же случаю. Однажды, сговорившись с молодыми приятелями, пьяный и в венке, он вломился в Ксенократову школу; тот не обратил на него никакого внимания и продолжал речь как ни в чем не бывало, а речь была об умеренности. Юнец послушал его, постепенно увлекся, стал так прилежен, как никто другой, и наконец сам сменил Ксенократа во главе школы, начиная с 116-й олимпиады. Антигон Каристский в «Жизнеописаниях» говорит, что отец Полемона, один из первейших граждан, разводил скаковых коней; а сам Полемон был привлечен к суду своей женой за дурное обращение, потому что он жил с мальчиками. Но с тех пор как он взялся за философию, нрав его обрел такую твердость, что он никогда не изменялся в лице и голос его всегда был ровен; именно этим он так поразил Крантора. [322] См. ниже, IV 24. Когда бешеная собака вцепилась ему в ногу, он даже не побледнел, и когда весь город шумел, расспрашивал, что случилось, он один оставался невозмутим. Даже в театрах он не выражал никаких чувств. Никострат (по прозвищу Клитемнестра) читал как-то ему и Кратету стихи из Гомера; Кратет весь проникался ими, а Полемон словно ничего и не слышал. Весь он был таким, как писал в книгах "О живописи" Меланфий-живописец; а писал он, что в изделиях, как и в нравах, всюду должна быть некая уверенность и твердость. Сам Полемон говорил, что должно упражнять себя на поступках, а не на диалектических умозрениях: выучить гармонику по учебнику, но без упражнений — это все равно что изумлять всех вопросами, не противоречить самому себе в распорядке собственной жизни. Был он настоящий и подлинный афинянин, чуждавшийся, по словам Аристофана о Еврипиде, "той остроты и пряности", которые, как выражался тот же поэт, Для мяса щекотание блудливое. [323] Отрывок из несохранившейся комедии. Он, говорят, даже не присаживался, чтобы разобрать утверждения собеседников, а разделывался с ними на ходу. За свою любовь ко всему достойному он пользовался в Афинах большим почетом. Несмотря на это, жил он затворником в саду Академии, а ученики его селились вокруг, поставив себе хижины близ святилища Муз и крытой галереи. Во всем, казалось, Полемон был ревнителем Ксенократа — и даже его любовником, как пишет Аристипп в IV книге "О роскоши древних". Во всяком случае он всегда помнил о Ксенократе и всегда по примеру его был невозмутим, сух и важен на дорийский лад. [324] Т. е. как спартанец. Он очень любил Софокла, особенно в тех местах, где, по выражению комического поэта, Казалось всем, что был при нем молосский пес, и где, по словам Фриниха, в нем был Неподслащенный хмель и неразбавленный. [325] Отрывки из несохранившихся комедий. Молосский пес (охотничья порода) и неподслащенный хмель — символ поэтической силы. Он говаривал, что Гомер — это Софокл в эпосе, а Софокл Гомер в трагедии. Скончался он в преклонном возрасте от чахотки, оставив многие сочинения. Вот наши о нем стихи: Слышал ты или нет, что мы погребли Полемона, Погибшего от злого истощения? Не Полемон это был, а лишь Полемоново тело, Оставленное духом, восходящим ввысь! [326] АПл. II 380.

Кратет был сын Антигена, афинянин , из дема Фрии, слушатель и любовник Полемона, которому он и стал преемником во главе школы. Они так любили друг друга, что и при жизни жили одним и тем же, и чуть ли не до последнего дыхания оставались подобны друг другу, и по смерти разделили общую гробницу. Потому и Антагор писал о них вот каким образом: Путник, поведай о том, что в этой гробнице сокрыты Рядом мудрец Полемон и богоравный Кратет, Великодушием схожие двое мужей, у которых Сонмы божественных слов жили на вещих устах. Чистою жизнь их была, посвященная вечным заветам, К мудрости вышней стремясь, в коей бессмертие их. [327] ПА VII 103. Антагор Родосский сам был современником Полемона и Кратета . Потому и Аркесилай, покинувший ради них Феофраста, говорил, что это или боги, или наследники золотого века. К народу они не были привержены, а держались, как тот флейтист Дионисодор, который гордился, что ни в гавани, ни у колодца никто его игры не слышал, как какого-нибудь Исмения. Общий стол у них был (по словам Антигона) в доме Крантора, где они были душа в душу с Аркесилаем Аркесилай, как известно, делил жилище с Крантором, между тем как Полемон и Кратет обитали у одного из горожан по имени Лисикл. Кратет, как сказано, был любовником Полемона, Аркесилай же — Крантора. По смерти своей Кратет оставил книги философские, книги о комедии, речи всенародные и речи посольские (так пишет Аполлодор в III книге "Хронологии"). Оставил он также и знаменитых учеников, в их числе вышеназванного Аркесилая (ибо Аркесилай был его слушателем) и Биона Борисфенского, о котором мы будем говорить после Аркесилая (хотя потом его называли феодоровцем по школе, к которой он пристал). Всего Кратетов было десять: первый — поэт древней комедии; второй — ритор из Тралл, Исократовой школы; третий — подкопных дел мастер при Александре; четвертый — киник, о котором речь далее; пятый — философ-перипатетик; шестой вышеназванный академик; седьмой — грамматик из Малла; восьмой написал книгу по геометрии; девятый — поэт, сочинитель эпиграмм; десятый — философ-академик из Тарса.

Крантор из Сол , которым восторгались уже в отечестве, приехал оттуда в Афины и стал слушать Ксенократа одновременно с Полемоном. Он оставил записки в 30 000 строк (впрочем, кое-что из них иные приписывали Аркесилаю). На вопрос, чем привлек его Полемон, он ответил: "Тем, что он никогда не повышал и не понижал голоса". Однажды он заболел, удалился в храм Асклепия и стал там прогуливаться. Люди подумали, что он это сделал не по болезни, а из желания основать там собственную школу, и стали стекаться к нему со всех сторон. Среди них был и Аркесилай, желавший через Крантора попасть к Полемону (хоть Крантор и был в него влюблен, как о том будет сказано в жизнеописании Аркесилая). [328] См. ниже, IV 29. И все-таки, выздоровев, он остался слушателем Полемона — и за это его все особенно хвалили. Имущество свое, говорят, он завещал Аркесилаю, а было в нем двенадцать талантов. А на вопрос, где он хочет быть погребен, отвечал: Прекрасно опочить в родной земле! [329] Отрывок из неизвестной трагедии. Говорят, он сочинял и стихи, которые оставил под печатью в храме Афины в своем родном городе. А поэт Феэтет написал о нем так: Людям угоден ты был, а более Музам угоден, Крантор, и старости злой ты, умирая, не знал. О земля, прими в свое лоно усопшего мужа, Да обретет он и там мир и блаженство души. [330] АПл. II 28. Больше всех поэтов Крантор любил Гомера и Еврипида: трудно, говорил он, писать по сути трагично и в то же время трогательно — и приводил такой стих из "Беллерофонта": [331] Несохранившаяся трагедия Еврипида. Увы! Увы ли? Смерть — людской удел… Говорят, у поэта Антагора есть также слова Крантора о Любви: Дух мой сомненьем объят: Любовь, из какого ты рода? То ли назвать тебя богом из тех, кто первыми в мире Были Эребом седым рождены и царственной Ночью В давние веки в бескрайной пучине глубин Океана? Или Киприда тебя родила многоумная? Или Гея-Земля, или Ветры над ней? Такое ты людям Благо приносишь и зло, что видишься нам ты двуликой. [332] АПл. III 60. Он был на редкость меток в выражениях. Об одном трагике он сказал, что голос у него необтесанный и корявый; об одном поэте — что в стихах его полная нищета; о положениях Феофраста — что они писаны пурпуром. Из сочинений его более всего славится книга "О страдании". [333] "Все мы читали книгу "О страдании" Крантора из Древней Академии — невеликую, но поистине золотую, ту самую, которую Панэтий советовал Туберону выучить наизусть от слова до слова" ( Цицерон . Академика первая II 44). Скончался он раньше и Полемона и Кратета, потому что заболел водянкой. Наши о нем стихи таковы: Осилен был ты, Крантор, тяжкою болезнью, И с нею ты спустился в пропасти Плутона, А здесь осиротели без твоей беседы И роща Академа, и родные Солы [334] АПл. II 381.