Зийа Нахшаби - Книга попугая

«О хозяйка, если и тебе тоже представится затруднение или трудность, то хитростью докажи свою невинность, уловкой заставь появиться свой оправдательный приговор. Теперь вставай, иди к своему другу и действуй так, как я тебе сказал!»

Худжасте хотела последовать его совету, но небосклон положил на грудь ночи ладанку с талисманом, тотчас же выяснились тайны дня, утро показало свой сверкающий лик, и идти было уже невозможно…

Когда непорочная матрона-солнце накинула на лицо чадру запада, а месяц — турецкая красавица с ясным взором — вышел из дома востока, Худжасте, наружно погруженная в размышления, а внутренне полная сомнений, пришла к попугаю и сказала: «О чистый монах, облаченный в зеленую ризу! О бесстрашный отшельник! Я знаю, что твоя чистая риза очистит и меня и освободит от той скверны, в которой я нахожусь. Мусульмане проводят в посту сорок дней в обители, христиане — пятьдесят дней в капище, а я теперь уже пятьдесят одну ночь терзаюсь в келье любви и не могу добиться осуществления моей цели, не могу дождаться того, чтобы сбылось хотя бы одно желание. Я хочу ухватиться рукой за полу праведности и покинуть эту низкую страсть, ибо чистый человек всегда заслуживает похвалы, а нечистый всегда достоин порицания».

«О Худжасте, — ответил попугай, — от намерения до его осуществления далеко, от слов до дела — большое расстояние. „Если бы благородство великодушного человека заключалось в одних словах без дела, то благородство можно было бы найти во всех людях“, — говорят арабы.

О хозяйка, еще никто не страдал от чистоты, никто не раскаивался в праведности. Лишь чистота и праведность были причиной того, что дочь визиря Хассе спаслась от стольких бед, избавилась от стольких напастей». — «А как же это было?» — спросила Худжасте.

«Говорят, — отвечал попугай, — что жил-был некогда некий царь по имени Бахрам, пред кровожадным кинжалом которого меч Бахрама [204]казался веретеном старой бабы. И было у него два визиря: один Хассе, а другой Хуласе. А у Хассе была дочь, чрезвычайно красивая и крайне прекрасная, но при всей своей красоте и прелести, изяществе и совершенстве отличавшаяся любовью к праведности и пристрастием к образу жизни отшельников. Все дни она молилась, все ночи проводила в бдении.

Как-то раз Хуласе был приглашен на пир в дом Хассе. Когда пошли в круговую сверкающие и умножающие радость чаши и пламенеющие и прогоняющие скорбь чарки, Хуласе опьянел и пошел прогуляться в сад, расположенный посреди дома Хассе. Внезапно он увидал дочь Хассе, совершающую намаз. Увидал он облик, подобного которому не видало око времени; увидал красавицу, о которой не слыхивало ухо дней и ночей. Сотней душ влюбился он в нее, но понял, что, если он упомянет о желании вступить с ней в брак, отец не отдаст ее ему.

На другой день он пошел к его величеству царю и так начал расхваливать эту девушку, что царь, и не видев ее, влюбился в нее и послал Хассе весть: „Дай мне твою дочь!“ — „Раб должен повиноваться царю, — ответил Хассе, — но только эта девушка все дни постится, — все ночи напролет проводит в бдении. Я передам ей эту весть. Если она согласится — прекрасно, если же нет, то царю придется оставить эту мысль“.

Хассе передал эту весть дочери. “Ах батюшка, — воскликнула девушка, — кто нашел усладу в покорности Аллаху, тому нет дела до плотских наслаждений! Кто вкусил сладость повиновения Беспредельному, тому нет дела до плотских забав!“»

«„О батюшка, помилуй меня, несчастную, и не давай мне таких приказаний! Как знаешь и умеешь, попытайся отвратить от меня эту беду!“

Хассе предстал перед царем и рассказал ему о праведности и молитвах дочери, об ее уповании на Аллаха и святости. Но страсть царя возросла от этого в десять раз, любовь его стала в тысячу раз сильнее.

Поистине, „для человека дороже всего та вещь, которая для него запретна“, — говорят арабы.

„Ступай, — сказал он Хассе, — и скажи дочери, пусть она добровольно даст согласие и откажется от упорства. Это будет лучше. Если же нет, то имя ее попадет в ловушку бесчестия и дело ее завершится позором“.

Хассе задрожал от таких угроз и сказал дочери: „Что же нам теперь делать?“ — „Лучше всего будет, — ответила она, — покинуть все наше имущество и бежать из этой страны“.

Когда настала ночь, они так и поступили. Царь погнался за ними. На другой день он настиг их, ударил Хассе несколько раз палицей по голове, так что весь мозг его вытек, а дочь насильно увез с собой. Затем он вынудил у нее согласие и заковал ее в узы брака.

Прошло некоторое время. Царю понадобилось куда-то поехать по важному делу. Царство свое он поручил Хуласе, а сам пустился в путь.

Ночью Хуласе поднялся на крышу своего дома, взгляд его упал на дворцовый гарем, и увидел он дочь Хассе. Старая страсть вновь вспыхнула, ушедшая любовь вернулась. Она выискал сваху, призвал сводню и послал через нее записочку: „Много лет в сердце моем живет образ твоей красоты, в голове моей мечты о твоих объятиях… Надо выслушать эти речи, надо простить влюбленного“.

„Передайте Хуласе, — сказала дочь Хассе, — что на царский гарем следует взирать оком верности, а не глазом коварства. Царь оставил тебя здесь, чтобы ты оберегал меня от других, а не для того, чтобы ты сам пылал ко мне страстью“. — „Я утонул в любви к тебе, — ответил Хуласе, — страсть моя поднялась выше головы. Если ты пощадишь мое измученное сердце, я, пока жив, буду тебе служить. Если же нет, то коварными уловками отвращу от тебя царский взор и накажу тебя различными карами“. — „Я никогда не повиновалась чувственной страсти, — молвила она, — никогда не марала грязью своего чистого подола. Я не могу привести в львиную рощу такую собаку, как ты. Ступай же и не хватайся за коготь Анки-смерти! [205]“»

Когда царь покончил с делами и вернулся, Хуласе явился к нему и завел с ним разные разговоры. Посреди речей царь спросил: „А как мой гарем?“ Проклятый Хуласе начал лгать, начал разыгрывать доносчика и сказал: „На царский гарем есть столько жалоб, что их и не перечесть“.