Ёсида Кэнко-хоси - Записки на досуге

Произведения, которые относятся к дзуйхицу, лишены сюжета, а потому автор лишён возможности «спрятаться» за хитросплетениями судьбы героев. Этот жанр не подвергся строгой канонизации, а потому автор не может спрятаться и за канон, как то было, скажем, в поэзии, где всякий человек, которому известны правила стихосложения, в состоянии написать мало-мальски приличное стихотворение. Единственной скрепой, на которой «держится» произведение разряда дзуйхицу, является личность писателя. В противном случае это произведение неминуемо «развалится».

Многие люди, о которых пишет Канэёси, были в той или иной степени вовлечены в бурные политические события того времени. Буддийскому монаху запрещено убийство даже комара, но в те годы монах с мечом никого не удивлял. Как раз в то время, когда Канэёси писал свои «Записки», император Годайго восстал против фактических властителей тогдашней Японии — дома Ходзё. Императора сослали, но в 1333 году его сторонники всё-таки свергли Ходзё, положив конец полуторавековой гегемонии этого дома. Однако всего через три года Годайго снова отправился в изгнание, а в стране стали хозяйничать сёгуны Асикага. Не вызывает сомнения, что Канэёси был прекрасно осведомлён обо всех перипетиях политической борьбы, но с великолепным презрением он её игнорирует. Его волновали совсем другие события, другой опыт — опыт проживания жизни, опыт размышлений о жизни, о смерти, о красоте. С течением времени значимость этого опыта Канэёси становилась для японцев всё большей и большей. Ведь Канэёси удалось облечь в слова их идею красоты — мимолётной, угловатой и незавершённой. А потому для Канэёси луна на ущербе лучше луны полной, полка с разноформатными книгами привлекательнее, чем однокорешковое собрание сочинений, небрежность интерьерного убранства милее взору, чем скучная и безжизненная упорядоченность, а сама незавершённость есть для него признак жизни. «Один человек рассказывал мне, что и при строительстве государева дворца обязательно оставляют недоделки. В сочинениях прежних мудрецов пропусков тоже немало». Канэёси учит нас и тому, что в почке явлен будущий лист, в отцветшем бутоне — прошлый расцвет. Словом, его сочинение послужило одной из основ того, что принято теперь называть «японской эстетикой».

Жизнь текста — настоящее приключение. Стихи Канэёси были востребованы современниками, но ныне они прочно забыты. Его проза была никому не известна при жизни, но с течением времени она обретала всё большую популярность. В нынешнее время «Записки на досуге» пользуются заслуженным признанием, они разобраны на цитаты, японские школьники старательно изучают их, учёные пишут всё новые и новые комментарии. «Записки на досуге» были переведены и на все европейские языки. Их русское издание под названием «Записки от скуки» в переводе В. Н. Горегляда появилось ещё в 1970 году. Этот перевод снискал себе множество поклонников, неоднократно переиздавался. Учёный ставил перед собой прежде всего научные цели, его книга снабжена обширным и профессиональным комментарием, которым я активно пользовался и который позволил мне избежать дополнительных разысканий и ошибок. Однако сам я пытался по возможности избежать комментаторских примечаний и «втиснуть» их в основной текст, ибо видел свою задачу в другом: выявить и подчеркнуть художественную составляющую «Записок», своеобразие личности автора, передать не только смысл, но и ритм его мыслей и слов. Ведь Канэёси — настоящий писатель, его волнуют слова — их этимология, их сочетаемость, их смысл. Поэтому рассуждения о судьбе слов столь часты в его замечательном произведении. Насколько мне удалось справиться со своей задачей — судить читателю.

Я давно хотел сделать эту работу. «Записки на досуге» многое значат в моей жизни, их автор заставил меня над многим задуматься, многое понять.

А. Н. Мещеряков

Насытившись однообразья чередой, на закате дня берусь за кисть и, как душа прикажет, кладу на бумагу то, что на ум придёт — и тут же вылетает вон, и так странно выходит — голова идёт кругом.

Вот ведь как — у того, кому довелось родиться в этом мире, желаний и пожеланий не счесть…

Государь внушает неизбывный трепет. И отпрыски его — не семени человечьего, тоже вызывают дрожь. Не говоря уже о первых лицах, даже придворные поплоше, что несут охрану дворца, выглядят куда как внушительно. И даже дети их, и даже внуки полны изящества, хоть ранг их невысок. Что до выходцев из скромных домов, то служат и продвигаются они, как им то на роду и написано, но на лицах у них запечатлена спесь. Жалки они.

Монахов не любит никто. Сэй Сёнагон писала, что люди считают их чурбанами, и, разумеется, была права. Пусть даже и пользуется монах влиянием и богат славой, выглядит он всё равно неважно. Святой Дзота недаром говорил, что слава — это бремя, а ищущий её не в ладах с учением Будды. Так что лучше уж совсем распрощаться с этим миром.

Хорошо, когда человек приятен и лицом, и нравом. Мне не надоест беседовать с человеком, который остр на язык, но слова его не режут слух, который чарует, но не сорит словами. И тем больше досада, когда человек, что казался тебе приятным, вдруг обнаружил прирождённую никчёмность. Положение и облик даются рождением, но как можно отказываться от того, чтобы искать и обретать мудрость? Прискорбно видеть, когда человек красивый и приятный, но не обладающий должным образованием начинает вращаться среди людей безродных и безобразных — они с лёгкостью затмевают его.

Было бы весьма похвально, если бы становились образцом для подражания люди, начитанные в истинном, умеющие сочинять стихи китайские и японские, сведущие в музыке и делах придворных. Хорошо, когда кисть не ползёт — летит, когда голос приятен и берёт верную ноту, когда человек не отказывается от предложенной чарки, хотя выпивать ему неохота.

Тот, кто забывает о правлениях добродетельных государей прежних лет и не хочет знать о бедствиях народа и несчастьях страны, тот, кто думает только об упражнениях в изящном и почитает то за благо, тот, кто почитает мир тесным для себя — сей муж нехорош. «Обходись тем, что есть у тебя — от одежды с шапкой до коня с повозкой. Не ищи изящества», — так наставлял в своём завещании Фудзивара Моросукэ. А отрёкшийся от престола государь Дзюнтоку, говоря о делах дворцовых, писал так: «Одеждам государя надлежит быть простыми».