Array Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

И если б запретил я плакать моим глазам сейчас,
То все же слез поток кровавый струился бы из глаз.

Со стоном к Лейле я тянусь, разлукою испепеленный.
Не так ли стонет и тростник, для звонких песен просверленный?
Мне говорят: «Тебя она измучила пренебреженьем».
Но без мучительницы той и жить я не хочу, влюбленный.

О, если бы влюбленных спросили после смерти:
«Избавлен ли усопший от горестей любовных?» —

Ответил бы правдивый: «Истлела плоть в могиле,
Но в сердце страсть пылает, сжигает и бескровных.

Из глаз моих телесных давно не льются слезы,
Но слезы, как и прежде, текут из глаз духовных».

Мне желает зла, я вижу, вся ее родня,
Но способна только Лейла исцелить меня!

Родичи подруги с лаской говорят со мной,—
Языки мечам подобны за моей спиной!

Мне запрещено к любимой обращать свой взгляд,
Но душе пылать любовью разве запретят?

Если страсть к тебе — ошибка, если в наши дни
Думать о свиданье с милой — грех в глазах родни,

То не каюсь в прегрешенье, — каюсь пред тобой…
Люди верной и неверной движутся тропой,—

Я того люблю, как брата, вместе с ним скорбя,
Кто не может от обиды защитить себя,

Кто не ищет оправданий — мол, не виноват,
Кто молчит, когда безумцем все его бранят,

Чья душа объята страстью — так же, как моя,
Чья душа стремится к счастью — так же, как моя.

Если б я направил вздохи к берегам морским —
Всё бы высушили море пламенем своим!

Если б так терзали камень — взвился бы, как прах.
Если б так терзали ветер — он бы смолк в горах.

От любви — от боли страшной — как себя спасти?
От нее ломота в теле и нытье в кости.

Одичавший, позабытый, не скитаюсь по чужбине,
Но с возлюбленною Лейлой разлучился я отныне.

Ту любовь, что в сердце прячу, сразу выдаст вздох мой грустный
Иль слеза, с которой вряд ли знахарь справится искусный.

О мой дом, к тебе дорога мне, страдальцу, незнакома,
А ведь это грех ужасный — бегство из родного дома!

Мне запретны встречи с Лейлой, но, тревогою объятый,
К ней иду: следит за мною неусыпный соглядатай.

Мир шатру, в который больше не вступлю, — чужак, прохожий,—
Хоть нашел бы в том жилище ту, что мне всего дороже!

О, сколько раз мне говорили: «Забудь ее, ступай к другой!»,
Но я внимаю злоязычным и с удивленьем и с тоской.

Я отвечаю им, — а слезы текут все жарче, все сильней,
И сердце в те края стремится, где дом возлюбленной моей,—

«Пусть даст, чтоб полюбить другую, другое сердце мне творец.
Но может ли у человека забиться несколько сердец?»

О Лейла, будь щедра и встречей мою судьбу ты обнови,
Ведь я скорблю в тенетах страсти, ведь я томлюсь в тюрьме любви!

Ты, может быть, пригубишь чашу, хоть замутилась в ней любовь?
Со мной, хоть приношу я горе, ты свидишься, быть может, вновь?

Быть может, свидевшись со много, почувствуешь ты, какова
Любовь, что и в силках не гаснет, что и разбитая — жива?

Быть может, в сердце ты заглянешь, что — как песок в степи сухой —
Все сожжено неистребимой, испепеляющей тоской.

Слушать северный ветер — желание друга,
Для себя же избрал я дыхание юга.

Надоели хулители мне… Неужели
Рассудительных нет среди них, в самом деле!

Мне кричат: «Образумь свое сердце больное!»
Отвечаю: «Где сердце найду я другое?»

Лишь веселые птицы запели на зорьке,
Страсть меня позвала в путь нелегкий и горький.

Счастья хочется всем, как бы ни было хрупко.
Внемлет голубь, как издали стонет голубка.

Я спросил у нее: «Отчего твои муки?
Друг обидел тебя иль страдаешь в разлуке?»

Мне сказала голубка: «Тяжка моя участь,
Разлюбил меня друг, оттого я и мучусь».

Та голубка на Лейлу похожа отчасти,
Но кто Лейлу увидит, — погибнет от страсти.

От любви безответной лишился я света,—
А когда-то звала, ожидая ответа.

Был я стойким — и вот я в плену у газели,
Но газель оказалась далёко отселе.

Ты пойми: лишь она исцелит от недуга,
Но помочь мне как лекарь не хочет подруга.

В груди моей сердце чужое стучит,
Подругу зовет, но подруга молчит.

Его истерзали сомненья и страсть,—
Откуда такая беда и напасть?

С тех пор как я Лейлу увидел, — в беде,
В беде мое сердце всегда и везде!

У всех ли сердца таковы? О творец,
Тогда пусть останется мир без сердец!

Я вспомнил о тебе, когда, шумя, как реки,
Сошлись паломники, благоговея, в Мекке,

И я сказал, придя к священному порогу,
Где наши помыслы мы обращаем к богу:

«Грешил я, господи, и все тебе открылось,
Я каюсь пред тобой, — да обрету я милость,

Но, боже, я в любви перед тобой не каюсь,
Я от возлюбленной своей не отрекаюсь.

Я верен ей навек. Могу ль, неколебимый,
Я каяться в любви, отречься от любимой?»

Бранить меня ты можешь, Лейла, мои дела, мои слова,—
И на здоровье! Но поверь мне: ты не права, ты не права!

Не потому, что ненавижу, бегу от твоего огня,—
Я просто понял, что не любишь и не любила ты меня.

К тому же и от самых добрых, когда иду в пыли степной,—
«Смотрите, вот ее любовник!» — я слышу за своей спиной.

Я радовался каждой встрече, и встретиться мечтал я вновь.
Тебя порочащие речи усилили мою любовь.

Советовали мне: «Покайся!» Но мне какая в том нужда?
В своей любви — клянусь я жизнью — я не раскаюсь никогда!

Я страстью пламенной к ее шатру гоним,
На пламя жалобу пишу пескам степным.

Соленый, теплый дождь из глаз моих течет,
А сердце хмурится, как в тучах небосвод.