ПОВЕСТЬ О ДУПЛЕ УЦУХО-МОНОГАТАРИ часть 1

— И сейчас в мире есть женщины с глубоким благородным сердцем, — возразил Канэмаса. — Например, высочайшая наложница Дзидзюдэн. Она нисколько не уступит даме из дворца Одаривания ароматами, о которой вы рассказали. Конечно, не хочется говорить о нынешних временах, это с моей стороны было бы нескромно, но всё-таки… Раньше я посылал ей письма, и она моих чувств не отвергала и писала: «Пожалуйста, доверяйте мне». Я совершал множество лёгкое мысленных поступков, и она не укоряла меня. Такого отношения я больше никогда не видел. И сейчас я время от времени пишу ей письма, и она ведёт себя, как прежде. Она и теперь далека от меня, но сердце её совершенно не изменилось, и на моё дурное поведение она продолжает смотреть снисходительно.

— Это о какой же даме Дзидзюдэн идёт речь? — спросил Масаёри. — Неужели кто-то из моих дочерей обладает подобным сердцем? Вот у дамы Сёкёдэн была совершенно исключительная, превосходная душа.

— В таком случае сделаем вот что, — предложил Канэмаса. — Храните ли вы письма от дамы Сёкёдэн? Письма от госпожи Дзидзюдэн находятся у меня дома.

— Безусловно, у меня хранятся её письма. Когда мне бывает очень трудно, я перечитываю их и тогда забываю об этом мире.

Канэмаса послал Накатада в свою усадьбу на Третий проспект за письмами от Дзидзюдэн, а хозяин велел Цурэдзуми принести письма от дамы Сёкёдэн.

— Но прежде, чем сравнивать наши письма, надо решить, что мы поставим в этом споре, — начал Канэмаса.

— Что же мне предложить?.. Я ставлю свою дочь. А вы что ставите? — спросил Масаёри.

— А я — своего сына, Накатада, — ответил тот [677] Прим.4 гл. XI: Непонятно, что означают подобные ставки. Комментаторы оставляют это место без объяснений. .

Оба поставили в споре своих детей и вручили друг другу письма, выбрав для сравнения самые замечательные. Послания Канэмаса хранились в ажурной серебряной шкатулке необычайной красоты и были завёрнуты в редкую ткань. Масаёри же хранил свои письма в резной шкатулке из светлой аквилярии, тронутой червями, и в резной коробке с узорами, изображающими так называемую «китайскую траву» и птиц. Письма обеих дам не уступали друг другу ни с точки зрения каллиграфии, ни с точки зрения изысканности выражений. Трудно было решить, кому отдать первенство.

— Письма Дзидзюдэн изумительны, — сказал Масаёри. — Конечно, дама Сёкёдэн останется для последующих поколений символом совершенной женщины эпохи императора Сага. Но почерк у Дзидзюдэн столь же великолепен… Из писем, которые я получаю, ни одно нельзя сравнить с её посланиями.

— Скажем, что стиль писем Дзидзюдэн более отвечает требованиям моды. Ничья, — предложил Канэмаса.

И Масаёри получил Накатада, а противник — его дочь, на которых они ставили.

Началось исполнение музыки, гармонично зазвучали разные инструменты. Накатада сказал:

— Много раз мне приходилось слышать дивное исполнение на цитре, но как-то посчастливилось играть с Фудзицубо, госпожой из Павильона глициний [678] Прим.5 гл. XI: Фудзицубо. — Атэмия, въехав в императорский дворец, стала зваться по наименованию Павильона глициний (Фудзицубо), в который её поселили. . Ничего прекраснее её игры я не слыхивал. Когда же я услышал её лютню, то понял, что никто в нашем мире не может играть так, как она. Несколько раз мне случалось играть вместе с Юкимаса, который ныне считается лучшим исполнителем на лютне, но госпожа Фудзицубо замечательно играла такие трудные пьесы, что и Юкимаса не под силу. И удивительно: пьесы, которые в ансамбле с другими инструментами играть трудно, она исполняла с неподражаемой лёгкостью. Свой талант она скрывает. Но когда Фудзицубо играла вместе со мной, не таким уж мастером, мне стало ясно, что сравнить с ней некого. Звучание её лютни было превосходно, и она исполняла те произведения, которые я обычно играю только в самых торжественных случаях в императорском дворце.

— Не знаю, говорите ли вы серьёзно или шутите, — ответил Масаёри, — но и я отметил, что лютня совершенно гармонировала с цитрой, на которой вы играли. Надо, однако, заметить, что когда женщина играет на лютне, она выглядит не очень красивой. Моя дочь как будто специально не училась играть на этом инструменте. Каким же образом она смогла играть так хорошо? Кстати, в тот день у вас из-за пазухи виднелось письмо, написанное на тонкой бумаге. Вы ни за что не хотели показать его. От кого оно было? Ничего не хотел бы я так увидеть, как это письмо. Кто же вам прислал?

— Это было самое обычное письмо, которое мне прислали из дома, — ответил Накатада.

— Ах, ах, не надо лгать так беззастенчиво! — засмеялся Масаёри. — С чего бы из дома стали писать вам такие изящные письма? Оно было похоже на утончённые послания, которые пишут с особыми намерениями. Это было очевидно.

— Вы судите по бумаге, — ответил молодой человек. — Взяли первую, что попалась под руку. Я отроду не лгал.

— По первому шагу видно, что вы этому неплохо научились, — не сдавался Масаёри. Но Накатада так ничего и не рассказал.

Господа продолжали музицировать.

Перед домом поставили конские ясли и стали кормить лошадей. Хозяину очень хотелось подарить лошадей Канэмаса, и он приказал начать соревнования по стрельбе из лука. Все приготовились. В это время на пятиигольчатую сосну, которая росла на острове посреди пруда, села скопа. Она держала в клюве карася длиной всего лишь в три сун, которого только что выловила в пруду.

— Тому, кто попадёт в эту птицу, я бы подарил и десять лошадей из западных конюшен, — объявил Масаёри.

— Пусть все стреляют. Я тоже буду стрелять, — сказал Канэмаса.

— Подождите, — остановил его Масаёри. — Надо стрелять так, чтобы птица не почувствовала приближения стрелы, в противном случае стреляющий проигрывает. Если птица вспорхнёт, вся прелесть соревнования пропадёт. Не разрешите ли выстрелить сначала старому ветерану, скромному стражнику Императорской охраны?

Таким образом, первым стрелял Масаёри. Он поставил двух знаменитых лошадей из западных конюшен, о которых особенно заботились: одну каурую в пять сяку высотой, другую вороную в четыре сяку и девять сун. Канэмаса же поставил двух знаменитых соколов в клетках. Масаёри затеял это соревнование, чтобы преподнести лошадей в дар Канэмаса, поэтому совсем не метил в цель и заботился только о том, чтобы не спугнуть птицу. Итак, он промахнулся. Канэмаса с достоинством поднялся, побежал и выстрелил на бегу. Стрела пронзила и птицу, и рыбу в её клюве; скопа упала в пруд. Все присутствовавшие были восхищены. Масаёри прошёл в конюшню за лошадьми и преподнёс их Канэмаса. Двое управляющих конюшни, бэто и адзукари, вывели лошадей и показали их гостям.

Было уже очень поздно. Канэмаса собрался покинуть Масаёри и должен был взять с собой лошадей. Накатада и управляющие с конюхами, служившие у Канэмаса, исполнив благодарственный танец, приняли лошадей от конюших Масаёри, которых Канэмаса приказал угостить на славу. Накатада поднёс им чаши и много раз наливал в них вина. Во дворце Масаёри до рассвета распевали песню «Этот конь», а когда рассвело, гостям вручили подарки: полные женские наряды, охотничьи костюмы из белой накрахмаленной ткани, штаны на подкладке. Набросив на себя полученные одежды, гости возвратились домой.