Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Цзиньлянь громко зарыдала и попросила у него разводную. Так, мол, и так. И она рассказала ему обо всем случившемся:

— Мне никогда не нужны были твои деньги. Я выходила за тебя. Так почему ж ты позволяешь, чтобы меня так оскорбляли? Только и твердят: я мужа убила. Как сорняк не вырывай, а корень остается. Не будь у меня этой горничной, все бы шло как надо. Зачем ты прислал ко мне чужую горничную, а? Терпи вот поношения. Одна придет, а тени наведет.

Не услышь этого Симэнь Цин, все шло бы своим чередом, а тут в нем ярость так и закипела, злость так и поднялась. Как говорится, «злой дух устремился в самое небо». Вихрем понесся он на кухню, схватил Сюээ за волосы и что было силы стал бить палкой. Спасибо, подоспела У Юэнян и схватила его за руку.

— Перестаньте! — крикнула она. — Прекратите вы свои ссоры и не наводите хозяина на грех.

— Уродина проклятая! — ругался Симэнь. — Сам слыхал, как ты на кухне лаялась. Опять всех будоражишь?! Избить тебя мало!

Если б не козни Пань Цзиньлянь, дорогой читатель, скажу я тебе, никто б не стал в этот день избивать Сунь Сюээ.

После того как Симэнь Цин избил Сюээ, он направился в покои Цзиньлянь и преподнес ей четыре ляна жемчужин в ободок, которым она прихватывала волосы. Гнев ее прошел, едва она убедилась, что ее поддерживает Симэнь. На радостях она стала еще больше угождать мужу, и любовь между ними крепла изо дня в день. Как-то она устроила угощение у себя во дворике, на которое пригласила кроме Симэня У Юэнян и Мэн Юйлоу. Однако довольно вдаваться в подробности.

Симэнь Цин собрал компанию из десяти друзей. Первым был Ин Боцзюэ, выходец из оскудевшего рода. Промотав наследство, он помогал кому делать нечего, примазывался к баричам и пристраивался прихлебателем в веселых домах, за что получил прозвище Побирушка. Вторым был Се Сида, сын тысяцкого в Цинхэ. Этот наследовал отцовский титул, но о карьере и думать не хотел. Еще в детстве он остался круглым сиротой, слыл ловким игроком в мяч и азартные игры и был заправским бездельником. Третьего звали У Дяньэнь. Состоял он уездным гадателем, [207]но потом его уволили, и он заделался поручителем за местных чиновников, бравших ссуды. Тут-то он и познакомился с Симэнь Цином. Четвертого звали Сунь Тяньхуа, по прозвищу Молчун. Ему было за пятьдесят, но он все еще вламывался в женские покои, передавал любовные записки и послания, зазывал к певичкам посетителей, чем и зарабатывал себе на жизнь. Пятым был Юнь Лишоу, брат помощника воеводы Юня. Шестой — Хуа Цзысюй, племянник дворцового смотрителя Хуа, седьмой — Чжу Жинянь, восьмой — Чан Шицзе и девятый — Бай Лайцян. Вместе с Симэнь Цином — десять человек. Коль скоро у Симэня водились деньги, они называли его старшим братом и каждый месяц по очереди устраивали пирушки.

Настал как-то черед Хуа Цзысюя, соседа Симэня. Угощали в доме придворного щедро — кушанья подавались на огромных блюдах и в чашах, вино лилось рекой. Собрались все друзья, кроме Симэня. Он оказался занят и ему оставили почетное место. После обеда прибыл, наконец, и он, в полном параде, сопровождаемый четырьмя слугами. Все повставали с мест и пошли ему навстречу. После приветствий его усадили. Занял свое место и хозяин пира.

Перед почетным местом, на котором восседал Симэнь, пела певица. Ей аккомпанировали на лютне и цитре две искусницы.

Не поддается описанию изящество этих прелестных служительниц Грушевого сада, [208]столь же пленительных, как одаренных.

Только поглядите:

Они в газовых платьях — белых, как снег. Гряды черных туч — восхитительны их прически. Алеют вишнями уста, нежнее персика и абрикоса ланиты. У каждой как ива гибкий стан, льют их сердца аромат орхидей. Дивное пение слух услаждает — то иволги, мнится, порхают в ветвях. Вот закружились в танце — то резвятся фениксы в цветах. Запели старинный напев — зазвучал он свободно, легко. Танцевали они, и месяц над теремом Циньским спустился пониже. Пели они, и над Чуским дворцом. [209]— остановили свой бег облака. Меняя голоса и ритм, играли, пели стройно, в лад. То яшмы легкий нежный звон вдруг замирал и шумные аккорды нарастали, то цитра — гуськом колки — начинала протяжную песню, и, четко выделяя каждый слог, такт отбивали кастаньеты [210]

После третьей чарки певицы умолкли, положили инструменты и, как ветки цветов, плавно покачиваясь, вышли вперед. Их расшитые пояса развевались на ветру. Когда они склонились в низком поклоне перед пирующими, Симэнь Цин кликнул слугу Дайаня, взял у него три конверта и наградил каждую двумя цянами [211]серебра. Певицы поблагодарили его и удалились.

— Как хорошо поют! Откуда такие девицы? — спросил Хуа Цзысюя Симэнь.

— До чего ж вы забывчивы, ваша милость! — тотчас же вставил Ин Боцзюэ, не дав хозяину и слова вымолвить. — Неужели не узнаете? На цитре играла У Иньэр — Серебряная из Крайней аллеи «кривых террас», нашего почтенного брата Хуа зазноба. Лютню перебирала Чжу Айай — Любимица, дочка Косматого Чжу, а на лютне играла Гуйцзе, [212]сестрица Ли Гуйцин, от мамаши Ли Третьей со Второй аллеи. Она же вашей супруге племянницей доводится, [213]а вы делаете вид, будто не знакомы.

— Шесть лет не видались, — засмеялся Симэнь, — вон какая выросла.

Подали вино. Расторопная Гуйцзе наполнила кубки, а потом нагнулась и шепнула несколько ласковых слов Симэню.

— А что поделывают твоя мамаша с сестрицей? — спросил он ее. — Почему не навестит дочь?

— Мамаше с прошлого года худо стало. Нога у нее отнялась. Без посторонней помощи ходить не может. А сестрицу Гуйцин гость с реки Хуай на полгода откупил. Так на постоялом дворе и живет. Даже дня на два, на три домой не отпускает. Кроме меня и дома никого нет. А я к знакомым господам хожу, когда петь позовут. Нелегко приходится. Я сама собиралась навестить тетушку, да все никак время не выкрою. А вы, ваша милость, тоже что-то давно к нам не заглядывали. Или дозволили бы тетушке навестить мамашу.

Покладистая, смышленая и бойкая на язык Ли Гуйцзе сразу приглянулась Симэнь Цину.

— Что ты скажешь, если я с близкими друзьями провожу тебя домой, а? — спросил он.

— Вы шутите, сударь, — отвечала Гуйцзе. — Видано ли, чтобы знатный да входил в дом ничтожного!

— Я не шучу. — Симэнь достал из рукава платок, зубочистку и коробку душистого чаю и протянул их Гуйцзе.

— А когда вы изволите прийти, сударь? — спросила она. — Я бы слугу загодя послала предупредить.

— Да как все разойдутся, так и пойдем.