Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Вскоре вино кончилось. Настала пора зажигать огни, а гостям расходиться. Симэнь попросил Ин Боцзюэ и Се Сида немного задержаться.

Сопровождая Гуйцзе, они верхами въехали в квартал кривых террас.

Да,

Симэнь Цин с друзьями сопроводил паланкин Гуйцзе до самых ворот, где их встретила Ли Гуйцин и ввела в залу. После взаимных приветствий пригласили хозяйку дома.

Немного погодя, опираясь на клюку, вышла старуха, волоком волоча ногу, и поклонилась гостям.

— Свет, свет! — воскликнула она. — Сам знатный зять пожаловал. Каким ветром занесло?

— Простите, матушка! — Симэнь улыбнулся. — Все дела, никак не мог выбраться.

— Как величать господ, что пожаловали с вами? — поинтересовалась старуха.

— Это мои лучшие друзья — брат Ин Второй и Се Цзычунь. [214]У брата Хуа собирались, встретили Гуйцзе, ну и проводить решили. Вина! — крикнул Симэнь. — Пропустим под музыку по чарочке.

Хозяйка усадила гостей на почетные места. Тем временем заваривали чай, убирали церемониальную гостиную и припасали закуски. Вскоре слуга накрыл стол, зажег фонари и свечи, расставил вино и деликатесы.

Переодетая Гуйцзе вышла из своей спальни и села сбоку.

Это было настоящее гнездо любовных утех, вертеп, где иволги порхают в цветах. Не обошлось и без Гуйцин. Сестры наливали золотые чарки, играли на лютнях, пели и угощали гостей вином.

О том же говорят и стихи:

Сестры спели куплеты, над столом порхали чарки — пир был в самом разгаре.

— Давно мне говорили, что Гуйцзе знает южные напевы, [216]— обернувшись к Гуйцин, заметил Симэнь Цин. — Как ты думаешь, можно ее попросить спеть ради этих господ?

— Не смеем вас беспокоить, барышня, — вставил Ин Боцзюэ, обращаясь к Гуйцзе, — но с удовольствием прочистим уши, чтобы насладиться дивным пением и выпить по чарочке.

Гуйцзе продолжала сидеть и только улыбалась.

Надобно сказать, что упрашивая Гуйцзе спеть, Симэнь имел намерение овладеть ею, и поднаторевшая хозяйка тотчас же раскусила, куда он клонит.

— Наша Гуйцзе с детства избалована и очень застенчива, — начала сидевшая рядом Гуйцин. — Перед гостями так сразу она петь не станет.

Симэнь позвал Дайаня, вынул из кошелька пять лянов серебра в слитке и положил на стол.

— Это не в расчет, — сказал он. — Гуйцзе на пудру и белила. На этих днях парчовые одежды пришлю.

Гуйцзе поспешно поднялась с места и поблагодарила Симэня. Потом она велела служанке отнести подарки и убрать со столика. Гуйцин она попросила сесть рядом.

Гуйцзе не торопясь слегка поправила прозрачный рукав, из которого свисала красная с серебряной нитью бахрома носового платочка, похожая на плывущие по реке лепестки, тряхнула юбкой и запела на мотив «Лечу на облаке»:

Гуйцзе умолкла. Симэнь Цин едва сдерживал себя от охватившего его восторга. Он приказал Дайаню отвести коня домой, а сам остался у Ли Гуйцзе. Коль скоро Симэню не терпелось насладиться юной певицей, а ее как могли на то толкали Ин Боцзюэ и Се Сида, желаемое скоро было достигнуто.

На другой день Симэнь наказал слуге принести из дому пятьдесят лянов серебра и купить в шелковой лавке четыре перемены нарядов, чтобы отпраздновать перемену прически у Гуйцзе. [217]Прослышала об этом и Ли Цзяоэр. Она, конечно, обрадовалась за свою племянницу и тотчас же передала ей с Дайанем слиток серебра на головные украшения и платья.

Не умолкала музыка и песни, не прекращались танцы и пляски. Пировали целых три дня. Ин Боцзюэ и Се Сида пригласили Молчуна Суня, Чжу Жиняня и Чан Шицзе. Они выложили по пять фэней серебра и пришли поздравить Гуйцзе. Ей устроили спальню, за которую полностью заплатил Симэнь.

Ликовал весь дом. Изо дня в день вино лилось рекой, но не о том пойдет речь.

Если хотите знать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Так вот, полмесяца, должно быть, прожил Симэнь Цин у своей возлюбленной Гуйцзе. Юэнян то и дело посылала за ним слугу с лошадью, но всякий раз у Симэня прятали одежду и домой не пускали.

Тихо стало в доме Симэня. Брошенные жены не знали, чем заняться. Другие еще как-то терпели, только Пань Цзиньлянь — ей не было и тридцати — женщина в самом расцвете сил, у которой пламенем горела неугасимая страсть, да Мэн Юйлоу продолжали румяниться и пудриться. Не проходило и дня, чтобы они, разодетые, не выходили к воротам и не простаивали до самых сумерек, провожая взглядом прохожих. Они улыбались, и тогда в обрамлении алых уст у них сверкали белизною зубы.