Лао-цзы - Дао дэ цзин

10. В этом речении рифмуются строки 3 – 4, 5 – 8 и 9 – 12.

Мудрость Лао-цзы, парадоксальным образом одновременно общая и совершенно особенная, принадлежит всем и противоречит логике. Поэтому она легко облекается в форму народных пословиц, которые обнажают ограниченность и относительность всех понятий, но подтверждают общую для всех мудрость. Это воистину веселая мудрость, освобождающая от обязанности что-то знать и проповедовать свое знание. Всегда полезно «выпасть» из рутины повседневности и перестать быть приметным и привлекательным для мира. «Прибыток в униженности» – гласит название этой главы в даосской традиции. В непритязательной естественности, «стертости» существования человек только и может воистину отпустить себя на волю и… неожиданно открыть для себя подлинное сокровище своего сердца. Мы более всего состоятельны именно тогда, когда меньше всего что-то изображаем из себя. Так что человеку в этом мире не нужно многого. Поистине, ему достаточно одного – того, что единственно подлинно в его жизни.

Комментарий Ван Би: «Не имеет своего взгляда – и его понимание совершенно. Не имеет своей правды – и его правота всем светит. Не рвется вперед – и его заслуги несомненны. Не хвалит себя – и его совершенство не преходит. Путь того, что таково само по себе, подобен дереву: чем больше оно растет, тем дальше отстоит от своего корня, а если вырастает ненамного, находится ближе к корню. Кто имеет много, отстоит дальше от подлинного в себе, поэтому говорится, что он “слеп”. Имеющий же мало обладает своим корнем и потому говорится, что он “получит”. Единица же – это предел умаления».

Комментарий Люй Хуэйцина: «Кто способен знать величие превращений, тот способен обнимать Единое и достичь мягкости. Такой человек может стать кривым, согнутым, полым и ветхим. Кривое – это то, что криво само по себе. Согнутое – это то, что искривлено произвольно. Из всех вещей в мире к Пути ближе всего вода, невозможно причинить ей урон: растекаясь извилисто, она целостна. Как ни режь, ни сверли ее, она утечет; когда ее сгибают, она становится прямой. Когда видишь то, что видят все, а от самого себя не смотришь, все можешь узреть. Когда признаешь истиной то, что все считают истиной, а своей истины не имеешь, тогда правду невозможно скрыть. Когда знаешь, почему кривое криво, будешь цельным. Когда знаешь, почему согнутое согнуто, будешь прям. Тогда, будучи порожним, станешь полным, будучи ветхим, станешь новым. Разве нельзя назвать это полнотой и завершением всего?».

А вот что заключает Цао Синьи по поводу этой главы: «Для меня эта глава стала великим открытием и столь же великим источником вдохновения. Почему так произошло? Читая ее строку за строкой, я чувствовал, что в моем сердце начинает действовать сокровенный импульс жизни. А когда я вновь и вновь перечитывал ее, у меня было такое ощущение, словно эта сокровенная пружина посылает мне сообщение. В этом согбенном теле таится Сокровенный проход, а в одном повороте сокровенной пружины скрывается свое солнце, и это солнце – подлинное Ян, которое есть сама жизнь. В кривизне есть цельность, и в ней пребывает все сияние подлинного Ян – разве не здесь таится секрет вечной жизни? А этот Великий Путь по сути своей есть нечто всеобщее. Вот так слова о том, что “кривому быть целым”, сообщают нам о смысле нашего совершенствования».

1. Первая строка крайне лаконична и потому трудна для понимания. Сюй Каншэн даже предполагает, что в ней имеется пропуск. Начальный знак в ней обычно переводят словом «редкий», хотя в ряде мест «Дао дэ цзина» он явно означает «тихий», «неслышный» (см. главы XIV и XLI). Именно так трактует первую строку Ван Би: «Неслышные слова – это совершенные речи того, что само по себе таково». Что же касается Хэшан-гуна, то он вообще предлагает заменить знак си на сходный по начертанию знак «любить» и читать: «Любовно расходовать слова – таков путь того, что само по себе таково». Нужно учесть, что автор «Дао дэ цзина» не имел понятия о «мире природы» в его современном значении и вряд ли мог предвидеть, что употребляемое им словосочетание цзы жань будет обозначать таковой в современном китайском языке. Для него это выражение означало именно «то, что таково само по себе», и было приложимо также к человеческой деятельности (см., например, главу XVII). В любом случае фигурирующие в западных переводах фразы: «Природа мало говорит» (Вин-тсит Чан), «Редко говорить – это путь природы» (версия Р. Хенрикса), «Редко пользоваться словами – значит следовать естественности» (А. А. Маслов) едва ли приемлемы. Вот еще две более изящные формулировки того же рода: «Поистине, природа разговора – бережно расходовать слова» (Р. Блэкни), «Тот, кто естествен, воздерживается от слов» (К. Хьюз). Все эти версии, помимо явной подмены понятия, имеют еще два существенных недостатка: в них отсутствует внутренняя логика, и они плохо согласуются с контекстом. Пытаясь восполнить отсутствие смысла, переводчики проявляют порой недюжинную фантазию: «Только то слово самостно, что редко» (И. И. Семененко), «Неслыханные слова рождаются сами собой» (А. Кувшинов). Люй Хуэйцин отождествляет «то, что таково само по себе», с «тем, что не имеет имени и не имеет себя», отчего в свете Великого Пути «нет разницы между приобретением и утратой». Вэй Юань выдвинул нетрадиционное толкование «редкой речи»: имеется в виду свойственное стилю Лао-цзы единство «прямого» и «обратного» значений, что соответствует «сокровенному подобию» противоположностей, составляющих природу «того, что таково само по себе». Между тем ряд исследователей (Чэнь Гуин, У И) подчеркивают, что употребленный здесь термин янь (слово, речь) в древнем Китае изначально имел отношение к приказанию, повелительному наклонению и в этом смысле противопоставлялся слову юй – «отклик», «согласие». Подобное значение слова «речь» характерно также для лексики «Дао дэ цзина» (см. главы V, XVII; ср. известное высказывание Конфуция: «Что говорит Небо?»). Отсюда перевод данной строки, предложенный Р. Эймсом: «Редко приказывать соответствует цзы жань (“естественному пути”)». Однако, как явствует из контекста, речь в главе идет не просто об управлении государством, а именно о неявленном законе некоего отсутствующего Творца вещей. Мы имеем дело с характерным для древней даосской литературы преломлением традиционной идеи безмолвного «небесного повеления». Но у Лао-цзы «неслышное слово» мира – это не безмолвие и не лаконизм, противостоящие многословию, а, в сущности, невнятная, но внутренне определенная музыка самой жизни, нечто напоминающее «обрывки смутных фраз» в известном стихотворении Бодлера, но чуждое эстетизма. Близкое этому понимание фразы Лао-цзы содержится в комментарии Ли Яня, где сказано: «В словах ценно отсутствие; шум ветра долго не продержится, и таковы же людские заслуги. Высшая заслуга – тишина слов». Примечателен и комментарий сунского императора Хуэй-цзуна (XII в.), где сказано: «Неслышное одиноко стоит над всеми вещами, но не противостоит вещам». Речь идет, очевидно, о «бесконечно осмысленной», слитой с самой событийностью бытия, растворенной в «обстоятельствах» происходящего, но вечно действенной творческой силе самой жизни. Становится понятным в таком случае и отсутствие связки «поэтому» в начале 2-й строки: мы имеем дело не с выводом, а с началом изложения заявленной темы.