ТРИ МОНАХА

Когда лекарь прибыл, я поднялся с постели и вышел к нему, облачившись в шапку-эбоси [13] Шапка-эбоси — колпак из туго накрахмаленного шелка, принадлежность костюма знатного человека. и парадные одежды. Пощупав мой пульс, он сказал:

«Диковинное дело. Я не нахожу у вас никакой болезни. Быть может, вас гнетет какая-то обида? Или вы затеяли с кем-нибудь трудную тяжбу?»

Напустив на себя непринужденный вид, я отвечал:

«Этому недомоганию я подвержен с детских лет. При должном тщании я поправлюсь через две недели, вот увидите. Не стоит беспокоиться из-за моего недуга».

Лекарь направился к сёгуну и доложил ему:

«Я не нахожу у Касуи ничего опасного. Либо его гнетет какая-то тревога, либо он страдает от болезни, которая в старину звалась любовью».

«Такая болезнь — не редкость и в наши дни, — сказал сёгун. — Как бы узнать, что у Касуи на сердце?»

Тогда кто-то подсказал сёгуну:

«Надо позвать Сасаки Сабуродзаэмона, он его лучший друг».

Сёгун призвал к себе Сасаки и повелел:

«Ступай к Касуе, ухаживай за ним да постарайся выведать, что за печаль у него на сердце».

Сасаки явился ко мне и первым делом принялся меня укорять:

«Из всех приближенных сёгуна ты мне первый друг. Мы с тобой все равно что братья. Почему же ты не сообщил мне о своей болезни?»

«Болезнь моя — сущая безделица, — отвечал я, выслушав его упреки. — Даже родную матушку я не известил. Однако укоры твои справедливы, и я обещаю, если мне станет хуже, тот же час дать тебе знать. А пока, прошу тебя, отправляйся назад ко двору и не тревожься обо мне понапрасну. Право же, будет странно, если ты станешь пренебрегать службой ради того, чтобы находиться при мне».

Так увещевал я своего друга, но тот и слушать ничего не хотел. Несколько дней он ухаживал за мной, беспрестанно выпытывая, что у меня на сердце. Поначалу я запирался, но потом, решив, что такая сдержанность ни к чему, рассказал ему все без утайки.

Выслушав меня, Сасаки воскликнул: «Стало быть, болезнь твоя в самом деле проистекает от любви. Ну что же, в таком случае беду твою избыть нетрудно».

Не успел я опомниться, как он вышел из моей комнаты и прямиком отправился ко двору сёгуна.

Выслушав его, господин мой сказал:

«И впрямь беду его нетрудно избыть».

С этими словами сёгун принялся за письмо государю и повелел Сасаки отнести его во дворец Нидзё. Вскоре от государя пришло ответное послание, в котором говорилось, что коль скоро речь идет о госпоже Оноэ, знатной даме, коей не пристало посещать жилище простолюдина, мне надлежит самому явиться к ней во дворец. Это послание господин мой милостиво приказал доставить мне. Я не знал, как благодарить его за великую доброту.

Я был счастлив и все же не мог отделаться от мысли, сколь печален наш мир. Ведь даже если мое свидание с госпожой Оноэ состоится, оно продлится всего лишь одну краткую ночь. И я подумал: вот он, подходящий момент, чтобы порвать с суетным миром. Однако по здравом размышлении я понял, какое неслыханное счастье для меня, обыкновенного воина, стать возлюбленным знатной дамы из дворца Нидзё, да еще при благосклонной поддержке самого сёгуна! И каким стыдом покрыл бы я себя на всю жизнь, если бы все вокруг стали говорить, будто в последний момент я оробел и потому предпочел отречься от мира. Я решил не упускать счастливую возможность, даже если наше свидание продлится всего одну ночь, а уж потом будь что будет.

И вот в условленный день под покровом темноты с тремя молодыми самураями и провожатым я отправился во дворец Нидзё. Чтобы не привлекать к себе особого внимания, я оделся скромно, но с подобающим случаю тщанием.

Во дворце нас проводили в великолепную залу, украшенную ширмами и картинами в китайском стиле, где я увидел несколько придворных дам примерно одного возраста, блиставших роскошными нарядами.

Здесь каждому из нас поднесли сакэ, затем последовала чайная церемония, а потом мы развлекались составлением ароматов [14] Чайная церемония — искусство приготовления чая и чаепитие, обставленное сложным ритуалом. Сложилась в Японии под влиянием буддийской секты Дзэн. Составления ароматов — одно из придворных увеселений: собравшиеся зажигали благовонные курения, добиваясь наилучшего сочетания ароматов. и другими изящными играми.

Я не сразу сообразил, которая из дам госпожа Оноэ, ведь я видел ее всего только раз, да и то мельком. Все они были до того хороши собою, что я совсем было растерялся. Но тут одна из них приблизилась ко мне и протянула мне чарку, из которой пила сама. Я сразу понял, что это и есть госпожа Оноэ, и принял от нее чарку.

С наступлением рассвета запели петухи, и звон колоколов в храме возвестил час расставания. Мы поклялись друг другу в вечной любви. Было еще темно, когда моя возлюбленная покинула меня и вышла на веранду. О, как прекрасна она была! В беспорядке рассыпанные волосы не скрывали ее блистающего лика, брови были иссиня-черны, губы алели, словно лепестки пиона.

На прощание она сложила стихотворение:

О, как странно…

Из-за человека,

С которым я встретилась всего только раз,

Нынче утром светлая роса

Омочила рукава моего платья.

И я ответил:

Эту светлую росу,

Упавшую на твои рукава

После ночи любви,

Я возьму себе и сберегу

В память о тебе.

После этого я часто навещал госпожу Оноэ во дворце, а порой и она тайно приходила ко мне. «Рано или поздно люди проведают о ваших встречах», — сказал мой господин, сёгун, и пожаловал нам с госпожой Оноэ богатое поместье в земле Оми.

А дальше было вот что. В те времена я поклонялся богу Тэндзину [15] Бог Тзндзин — дух обожествленного после смерти Сугавара-но МиТидзанэ (845–903), крупнейшего японского государственного деятеля, ученого и поэта. В Китано (северо-западная часть Киото) находится синтоистский храм, в котором чтут бога Тэндзина. Каждый месяц двадцать четвертого числа там проводятся службы. и каждый месяц двадцать четвертого числа совершал паломничество в храм Китано. Однако с тех пор, как я начал встречаться с госпожой Оноэ, мне стало не до молитв. Тем временем наступил последний месяц года, и двадцать четвертого числа я решил непременно побывать в храме, дабы покаяться в нерадивости. До глубокой ночи я истово молился. Вдруг слышу — кто-то поблизости говорит: «О, какое несчастье! Интересно, кто она, эта бедняжка…»

Сердце мое сжалось от недоброго предчувствия. Расспросив незнакомца, я узнал, что неподалеку от столицы убили придворную даму лет восемнадцати и сняли с нее всю одежду. Вне себя от ужаса, я выскочил вон из храма, не захватив даже своих дорожных вещей, и со всех ног помчался к столице.

Увы! — мои худшие опасения подтвердились: это была она. Убийца не только забрал ее одежды, но и остриг ее прекрасные волосы. В оцепенении стоял я возле убитой, не в силах произнести ни звука, не сознавая, явь это или сон. За какие только прегрешения постигла ее такая участь? Горе мое было беспредельно. С какой радостью ждал я каждой встречи с нею! Но теперь эта радость обернулась раскаянием. Зачем сердце мое было исполнено любви к ней, если она навсегда покинула меня? «Я, один только я повинен в том, что ты, знатная дама, погибла от безжалостного меча, не дожив даже до двадцати лет», — эта мысль не давала мне покоя. Представьте себе, какое отчаяние терзало мне душу. Если бы только знать о грозящей ей опасности, я не раздумывая схватился бы с полчищем демонов, бросился бы наперерез трем сотням, пятистам всадников. Ради нее я без сожаления сложил бы голову. Что моя жизнь? — пылинка, капля росы. Но я ничего не знал и был бессилен ей помочь.