Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

— Я и сам не знаю почему, — отвечал Симэнь. — Только мне что-то не по себе. И в ногах ломота.

— Должно быть, весна действует. После лекарства тебе полегчает.

Юэнян пригласила его к себе и дала рисовой каши.

— В такие праздники веселиться полагается, — продолжала она. — Нынче Хуа Старший за городом рождение справляет. Ведь и тебя звал. Если к нему не хочешь, позвал бы хоть брата Ина.

— Его дома нет, — отвечал Симэнь. — Он у Хуа Старшего пирует. Вели приготовить вина и закусок. Я в лавку на фанарный базар поеду. С шурином Вторым посидим.

— Готовь коня, а я служанке велю собрать.

Симэнь наказал Дайаню седлать коня. Ван Цзин сопровождал разодетого по-праздничному хозяина. Они достигли Львиной улицы и очутились в праздничной толпе.

Только поглядите на эту площадь фонарей! Ржут кони, гремят экипажи. Ярко горят узорные фонари. Течет поток гуляющих, и нет ему конца. Шум и смех стоит необычайный.

Симэнь полюбовался празднеством, потом свернул на Львиную и спешился у лавки. Когда он вошел в нее, шурин У Второй и Бэнь Дичуань громкими возгласами приветствовали его. Шла оживленная торговля. Жена Лайчжао разожгла в кабинете жаровню и подала чаю. Немного погодя Юэнян прислала с Циньтуном и Лайанем два короба сладостей и закусок. В лавке оказалась привезенная с юга водка. Откупорили жбан и накрыли стол наверху. Симэнь расположился около жаровни и пригласил шурина и Бэня. Они пили вино и в окно любовались залитым светом фонарей базаром. Гуляющие двигались во все стороны нескончаемыми потоками. Кругом грудами лежали всевозможные товары. Пировали до обеда. Потом Симэнь наказал Ван Цзину предупредить Ван Шестую. И та в ожидании его прихода накрыла праздничный стол.

— Со стола ничего не уносите. Пусть шурин с Бэнем Четвертым перед сном закусят, — обращаясь к Лайчжао, распорядился Симэнь и велел Циньтуну отнести к Ван Шестой жбан вина, куда, вскочив на коня, отправился вскоре и сам.

Разряженная Ван Шестая вышла ему навстречу. Они прошли в гостиную, где хозяйка, грациозно склонившись, отвесила гостю четыре земных поклона.

— Благодарю за щедрые дары, — говорил Симэнь. — Я дважды посылал за тобой. Что же ты не пришла?

— Легко вам сказать, батюшка, — отозвалась Ван. — А на кого я дом оставлю? Потом, я сама не знаю отчего, у меня эти дни на душе было неспокойно. Ни есть, ни пить не хотелось. И дела из рук валились.

— Должно быть, о муже тоскуешь, — заметил Симэнь.

— Какое там о муже! — воскликнула она. — Вы ко мне совсем перестали заглядывать, батюшка. Бросили меня, как старую головную повязку. Чем, интересно, я вам не угодила, а? Или другую по сердцу нашли?

— Ну что ты! — заверял ее, улыбаясь, Симэнь. — Праздники, пиры, сама знаешь, некогда было.

— Гости, говорят, у вас вчера пировали, батюшка? — спросила Ван.

— Да, — подтвердил Симэнь. — Старшая в гостях была, вот и устраивала угощение.

— Кто ж да кто у вас пировал?

Симэнь стал перечислять одну за другой всех пировавших.

— На праздничный пир приглашаете только особ знатных, — заметила Ван. — Не нашей же сестре такую честь оказывать.

— Почему?! — возразил Симэнь. — Шестнадцатого для жен приказчиков пир устраиваем. Тогда, думаю, и ты придешь. Или у тебя опять предлог найдется?

— Если меня матушка такой чести удостоит, никак не посмею отказаться, — отвечала Ван. — К слову, в прошлый раз одна из горничных так обругала барышню Шэнь, что та на меня обиделась. Я, говорит, и идти-то не собиралась. Это ты, говорит, настояла, а меня там бранью осыпали. Поглядели бы, как она у меня тут плакала. Неловко мне перед ней стало. Спасибо вам с матушкой Старшей. Хорошо, вы послали ей тогда коробку с подарками и лян серебра, чем ее и успокоили. Не могла я себе представить, чтобы у ваших горничных было столько гонору. Ей полагалось бы знать, что и собаку не бьют, пока хозяина не спросят.

— Да, ей, взбалмошной, на язык лучше не попадайся, — вставил Симэнь. — Она другой раз и на меня уставится — не уступит. Ну, а раз тебя петь просят, надо спеть. Сама упрямится, а потом обижается.

— Э, нет! — не соглашалась Ван. — Она ее и прежде недолюбливала, а тут давай ей пальцем в лицо тыкать. До того обругала, что барышня вынуждена была уйти. А поглядели б на нее, какая она ко мне пришла! Слезы в три ручья, носом шмыгает. Пришлось у себя оставить. На утро отпустила.

Служанка внесла чай. Слуга Цзиньцай купил сладостей, свежей рыбы и легких закусок. Их готовила на кухне тетушка Фэн. Потом она вошла и отвесила земные поклоны Симэню.

— Что-то ты совсем нас забыла после кончины твоей хозяйки, — сказал Симэнь, награждая ее тремя или четырьмя цянями серебра.

— К кому она пойдет, если не стало хозяюшки! — вставила Ван. — Она теперь больше ко мне заходит посидеть.

Когда прибрали спальню, хозяйка пригласила туда Симэня.

— Вы обедали, батюшка? — спросила она.

— Утром рисового отвару поел, а сейчас с шурином сладостями полакомился. Вот и все.

Накрыли праздничный стол. Помимо вина на нем были расставлены отборные яства, фрукты и закуски. Хозяйка велела Ван Цзину откупорить бобовую водку. Ван Шестая и Симэнь сели рядышком и начали пировать.

— Батюшка, а подарки, которые я вам тайком послала, вы видели? — спросила она. — Эту прядь волос я вам с самого темени отстригла. И все своими руками делала. Наверно, довольны остались?

— Я очень благодарен тебе за такое ко мне расположение.

Они были полупьяны. Заметив, что в спальне никого больше нет, Симэнь достал из рукава оснастку и водрузил на черепашью плоть, а двумя парчовыми лентами обвязался сзади на поясе. На черепашью головку он еще приспособил любовный дар Цзиндуна. [1502]и принял с вином снадобье иноземного монаха. Ван Шестая начала игру рукой, и ухваченный его причиндал немедленно возбух и показал себя во всей красе, на нем вздулись все поперечные жилы и цветом он уподобился багровой печени, резко контрастируя с серебряной подпругой и белой шелковой перевязью [1503]Симэнь посадил женщину себе на колени, обнял ее и засадил свой предмет в ее срамную щель. Между делом они поили друг дружку вином из уст в уста, сплетались языками и Ван угощала Симэня орехами из собственных губ. Так они смеялись и резвились, пока не настало время зажигать огонь.

Тетушка Фэн подала им горячие пирожки со свининой и душистым луком. Они съели по два пирожка, и служанка унесла их. А хозяйка с гостем направилась к расположенному в нише натопленному кану. Отдернув узорный полог, они разделись и легли.

Зная, что Симэнь предпочитает предаваться любовным утехам при освещении, Ван Шестая перенесла светильник на стол поближе к ложу и заперла дверь. Потом, совершив омовение, она разделась и, обувшись в туфельки из ярко-красного шаньсийского шелка на белой шелковой подошве, юркнула под одеяло. Они слились, заключив друг друга в крепкие объятия, и прикорнули.