Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Цзиньлянь взяла палку и что есть силы с ожесточением обрушила на служанку десятка три ударов. Цюцзюй кричала, будто ее резали. Спина покрылась шрамами.

— Да разве так бьют, матушка! — вмешалась подошедшая Чуньмэй. — Вы ж ей только зуд утоляете. Раздеть ее донага да слуг позвать. Пусть батогами потолще вытянут раз тридцать. В другой раз, небось, побоится. А это ей — игрушки. Так ее не проймешь. Вон она до чего распоясалась. Думаете, испугается? Раз тебя, рабское отродье, в покои служить взяли, нечего сплетни распускать. Что бы с домом сталось, если бы все стали языками молоть?!

— А что я говорила?! — отозвалась Цюцзюй.

— И ты еще будешь оправдываться, негодяйка, рабское отродье! — воскликнула Цзиньлянь. — Молчи у меня, смутьянка!

Побитая Цюцзюй удалилась на кухню.

Да,

Однажды, а было это в праздник Середины осени, [1565]Цзиньлянь уговорилась с Цзинцзи полюбоваться вечером луной. Они пировали, потом вместе с Чуньмэй играли в облавные шашки.

В тот вечер легли поздно и проспали не только рассвет, но и утренний чай. Это не осталось незамеченным. Цюцзюй поспешила в дальние покои, чтобы доложить Юэнян.

Юэнян в то время была занята утренним туалетом. И Цюцзюй, натолкнувшись у дверей на Сяоюй, отвела ее в сторону.

— Знаешь, а зятюшка-то опять у моей хозяйки ночевал, — поведала Цюцзюй. — До сих пор не встали. Я тебе в прошлый раз сказала, а меня потом избили. Теперь своими глазами видала. Истинную правду говорю. Пусть матушка Старшая пойдет и сама убедится.

— Опять ты глаза суешь куда не надо, рабское отродье! — отвечала Сяоюй. — Опять своей хозяйке могилу роешь? Матушка туалетом занята. Так вот сейчас и побежит!

— В чем дело? — спросила из спальни Юэнян.

Сяоюй на этот раз не могла скрыть прихода Цюцзюй.

— Матушка Пятая вас просит зайти, — обманула она хозяйку. — Цюцзюй прислала.

Юэнян причесалась и, едва ступая лотосами-ножками, направилась к покоям Цзиньлянь. Она появилась у дверей спальни так неожиданно, что, заметив ее, Чуньмэй стремглав бросилась докладывать. Цзиньлянь и Цзинцзи все еще нежились в постели. Напуганные приходом Юэнян, они не знали, как быть. Цзиньлянь тотчас же укрыла Цзинцзи парчовым одеялом, велела Чуньмэй поставить на кровать маленький столик и взялась нанизывать жемчужины.

Немного погодя в спальню вошла Юэнян.

— Что это, думаю, тебя до сих пор не видно, — проговорила она, и села. — Чем, думаю, занимается? Оказывается, жемчугом расшиваешь.

Юэнян взяла ободок и стала рассматривать.

— Какая прелесть! — похвалила она. — Посредине цветы сезама, по краям квадратные отверстия, а вокруг пчелы на хризантемах, так одну жемчужину за другой и подбираешь? А получились соединенные сердца. Какая работа! Может, и мне потом такой ободок сделаешь, а?

Убедившись в добром расположении Юэнян, Цзиньлянь немного пришла в себя. Сердце перестало тревожно стучать, и она распорядилась, чтобы Чуньмэй подала чай.

Юэнян выпила чаю и немного погодя пошла к себе.

— Как причешешься, приходи, — пригласила она Цзиньлянь.

— Хорошо, — отозвалась та и, проводив Юэнян, помогла Цзинцзи незаметно удалиться из спальни.

Чуньмэй и Цзиньлянь даже пот прошиб.

— Хозяйка никогда ко мне без дела не приходила, — говорила горничной Цзиньлянь. — Что же все-таки заставило ее придти да еще в такой ранний час, а?

— Наверняка не обошлось без негодяйки Цюцзюй, — заметила Чуньмэй.

Вскоре появилась Сяоюй.

— Что я вам скажу, начала она. — Приходит к нам Цюцзюй и заявляет: зятюшка, говорит, днюет и ночует у нашей хозяйки. Срезала я ее, а она стоит — ни с места. Тут меня матушка спрашивает, в чем, мол, дело. Я, конечно, утаила. Матушка Пятая, отвечаю, с вами поговорить хотела бы. Вот почему она к вам и приходила. Благородный не замечает промахи ничтожного. Все это верно. Только вы, матушка, помните. Остерегаться надо ее, рабского отродья.

Да, дорогой читатель! Хотя Юэнян и не удостоверилась в том, о чем распространялась Цюцзюй, но опасения на сей счет у нее были. Ведь Цзиньлянь была молода и привлекательна. Лишившись мужа, она со временем вполне могла сойти с пути праведного и предаться пороку. А там, глядишь, поползет молва и ославят люди. Не успели, мол, Симэнь Цина похоронить, а жены уж и творят невесть что — всякие приличия забыли. Выходит, и на будущее моего сына, рассуждала Юэнян, вроде бы набрасывается тень. Ведь то, что благоухает дома, на улице засмердит. И вот Юэнян по зову материнской любви запретила падчерице отлучаться из дому. Ей был отдан флигель за внутренними воротами, где до этого жила Ли Цзяоэр. Туда они и перебрались с Цзинцзи, который по очереди с приказчиком Фу ночевал в лавке. Когда же ему нужно было пойти на женскую половину дома за одеждой или лекарственными травами, его всякий раз сопровождал Дайань. На воротах и дверях всюду висели замки. Служанки и жены слуг без надобности за ворота не выпускались. Словом, строгие запреты, введенные Юэнян, воспрепятствовали любовникам Цзиньлянь и Цзинцзи встречаться так же открыто, как прежде.

Да,

Тому свидетельством стихи:

Больше месяца не встречались Цзиньлянь с Цзинцзи. Нестерпимо тяжело было Цзиньлянь коротать время одинокой в расписном тереме, холодным казалось ложе под расшитым пологом. Мало-помалу у нее пропала охота пудриться и румяниться, пить и есть. Она заметно осунулась и похудела. Все платья ей стали широки. Страдала она от «глаза», что у «дерева», от «сердца», что ниже «поля». [1567]Целыми днями ее клонило ко сну, а иногда, подперев ладонями щеки, она надолго погружалась в раздумья.

— Что с вами, матушка? — спросила ее как-то Чуньмэй. — Пошли бы хозяйку проведали, в дальних покоях посидели. Или по саду прогулялись, развеяли бы тоску. Разве так можно?! Сидите да вздыхаете день-деньской.

— Ты же знаешь, как мы были близки с зятюшкой! — отвечала Цзиньлянь. — Тому подтверждением романс на мотив «Опустился сокол»: [1568]