Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

— Брось, мамаша, ерунду городить! — оборвал ее У Сун. — Мне с тобой еще надо будет поговорить.

Тут он со свистом выхватил из-под полы меч. Был тот длиною в два чи, с толстым ребром и тонким лезвием. Волосы у богатыря встали дыбом, страшные вытаращенные глаза округлились.

— Не волнуйся, старуха! — говорил он, а сам пробовал, хорошо ли наточен меч. — Исстари так повелось: раз появился должник, значит есть и ростовщик. Совершено насилие — ищи насильника. И довольно прикидываться, будто знать не знаешь, ведать не ведаешь. Ты с братом расправилась. Его гибель на твоей совести лежит.

— Ты пьян, брат У, — взмолилась старуха. — А время уже позднее, и мечом играть тут не место.

— Брось ерунду городить, старуха! — оборвал ее У Сун. — Я смерти не боюсь. Погоди, вот потаскуху допрошу, потом с тобой рассчитаюсь. Только пошевелись у меня, старая свинья! Мечом пудовалым полосну, сука! — Он обернулся к Цзиньлянь. — Говори, потаскуха, как брата погубила! Правду выложишь, пощажу.

— А я тут при чем, деверек?! — проговорила Цзиньлянь. — Не в холодном котле бобы трещат. Ваш брат от сердечной боли умер. Я не виновата.

Не успела она договорить, как У Сун с силой вонзил меч в стол, левой рукой схватил ее за волосы, правой уперся в грудь и толкнул ногой стол. С грохотом опрокинулся уставленный блюдами и чарами стол. По полу разлетелись черепки. У Сун без труда приподнял Цзиньлянь, перетащил ее через опрокинутый стол и бросил перед дщицей покойного брата.

Увидала старая Ван, что дела плохи, бросилась было к двери, но дверь оказалась запертой. У Сун тотчас же настиг ее, прижал к полу и связал ей поясом руки и ноги. Она скорчилась, точно обезьяна, подносящая плоды. Как она ни старалась выпутаться, у нее ничего не вышло.

— Начальник! — кричала она. — Не сердись на старуху. Это невестка твоя сотворила. Я тут ни при чем.

— Все знаю, собака! — отвечал ей У Сун. — На других не сваливай. Это ты надоумила негодяя Симэнь Цина меня в ссылку загнать. А я взял да вернулся! Симэнь же твой где? Что?! Молчишь? Дай мне потаскуху прикончить, а там и с тобой расправлюсь, свинья старая!

У Сун поднял меч и махнул им дважды перед самым лицом Цзиньлянь.

— Деверек! Пощади меня! — закричала со страху Цзиньлянь. — Дай мне подняться. Все расскажу.

У Сун приподнял ее, сорвал с нее платье и поставил на колени перед дщицей У Чжи.

— Говори, потаскуха, да побыстрей!

У Цзиньлянь со страху, казалось, вот-вот душа расстанется с телом. Она рассказала все, что было: как она угодила шестом по голове Симэню, как взялась шить, чтобы завлечь его; как он ударил У Чжи ногой под самое сердце, как она отпаивала его снадобьями, как старая Ван подговорила их подмешать отравы, как они с Симэнем добились сожжения покойного и как потом она перешла в дом Симэня. Все подробнейшим образом выложила Цзиньлянь.

Слушала ее Ван и втихомолку злилась: «Вот дура! Расписала! А как же я, старуха, буду ему зубы заговаривать!»

Тут У Сун одной рукой схватил Цзиньлянь, а другой возлил жертвенное вино и предал огню бумажные деньги.

— Старший брат мой! — воскликнул он. — Твоя душа еще близко. Я, У Второй, вершу нынче месть за тебя.

Поняла Цзиньлянь, что дело плохо, и только хотела закричать, как У Сун зачерпнул из курильницы пригоршню золы и заткнул ей рот. Потом он пригнул ей голову к полу. Цзиньлянь сопротивлялась. У нее сбилась прическа и выпали шпильки. Чтобы она не вырывалась, У Сун пнул под ложечку, а потом встал ей на руки своими тяжелыми сапогами.

— Слыхал, ты уж больно бойкая, потаскуха, а? А ну-ка поглядим.

С этими словами он обнажил ее белую грудь, — не скоро сказка сказывается, скорее дело делается, — занес меч и вонзил в самое сердце. Из раны брызнула алая кровь. Цзиньлянь только успела глазами блеснуть. Ноги ее забились в предсмертных судорогах. Тогда У Сун закусил меч и запустил руки в зияющую рану. Хрустнуло. И вырванное вместе с внутренностями сердце, с которого текла кровь, было положено на жертвенник перед дщицей У Чжи. Последовал еще удар меча, и покатилась отрубленная голова. Весь пол был залит кровью. Стоявшая в стороне Инъэр от страху закрыла лицо руками.

Ну и жесток был в этот момент У Сун, а какой жалкой казалась Цзиньлянь!

Да,

Ей шел тридцать второй год.

Только взгляните:

От руки мстителя в расцвете лет погибла. От меча карающего рассталась с жизнью красотка. Семь низших духов-по, ее покинув тело, унеслись в загробные Палаты чащоб и тенет [1632] . Три высших духа-хунь, рассеявшись, вернулись в адский Град непрерывных страданий [1633] . Навсегда закрылись очи-звезды. На голом полу, раскинувшись, в крови застыла. Губы закушены, отливают серебром белые зубы. Поодаль лежит отрубленная голова. И кажется, будто снег ранней весною повалил, сломал и запорошил ивы веточку в убранстве нитей золотых. И мнится, ветер неистовый конца зимы сорвал и растерзал нежнее яшмы сливовый цветок. Куда девались прежние чары и краса! Под кровом чьим найдет пристанище сей ночью ее душа?

В старину еще сложили стихи, в которых оплакивается страшная смерть Цзиньлянь.

— Убивают! — во весь голос закричала старая Ван.

У Сун подбежал к ней и одним ударом отрубил ей голову, а тело оттащил в сторону. Потом он подцепил на меч сердце и внутренности Цзиньлянь и пригвоздил их сзади под стрехой.

Начали отбивать ночные стражи.

— Дядя! Мне страшно! — промолвила Инъэр, все еще остававшаяся в запертой комнате.

— Не бойся, дочка! — успокоил ее У Сун. — Я тебя не трону.

Он бросился к дому старухи, решив покончить и с ее сыном Ван Чао, но тому не суждено было погибнуть.

Когда Ван Чао услыхал крик матери, ему стало ясно, что это У Сун чинит кровавую расправу. Он толкнулся было в одни ворота, потом в другие, но никто не откликался. Тогда Ван Чао бросился что есть сил на улицу.

— Караул! Караул! — закричал он.

Соседи по обе стороны сразу догадались о случившемся, но никто не решился даже приблизиться к дому У Суна.

У Сун тем временем перепрыгнул через стену и ворвался в дом старой Ван. На столе горел светильник, но не было ни души. Он распахнул старухин сундук, повыбрасывал оттуда всю одежду и под ней обнаружил шпильки, серьги, головные украшения и серебро. Старуха отдала Юэнян только двадцать лянов, остальные же восемьдесят припрятала для себя. У Сун, не долго думая, завязал их в узелок и, размахивая мечом, перемахнул через заднюю стену.