Ли Юй - Двуполое чадо

Дацина охватило волнение.

– О, божество, ответь мне, есть ли хоть какой-нибудь выход? Какие еще я должен нести покаяния?

– Такое покаяние существует, только боюсь, что ты его вынести не способен!

– Нет, нет! Я выдержу все, что надо! – вскричал Дацин. – Нынче мне уже шестьдесят, смерть не за горами. Быть может, скоро все мои богатства – угодья и хозяйство, – попадут в чужие руки, а мои бренные кости окажутся неизвестно где. В своем будущем нет у меня никакой уверенности.

– Вспомни одну поговорку: «Пьяный недуг может лечить лишь тот лекарь, который знает толк в пьянстве!»… Грехи твои возникли из неуемного желания разбогатеть, значит, нынешнее покаяние должно состоять в том, чтобы отказаться от своих богатств. Сможешь ли ты это перенести? Способен ли отринуть их и обратить на пользу людям, сделать так, чтобы оно не попало в лапы обманщиков и проходимцев, а непременно оказалось в руках людей обездоленных и сирых, кто может постоянно пользоваться его плодами? Если из десяти долей богатства ты сможешь семь или восемь частей отдать нуждающийся, вполне возможно, у тебя еще может появиться дитя.

Дацин отвесил низкий поклон.

– О, Бодхисаттва, я буду точно следовать твоим наставлениям. Только и ты не нарушай своего слова!

– Ты мне не указывай, а лучше увещевай самого себя! Не нарушай слова сам, а обо мне не беспокойся! – сказало божество и тут же исчезло. Дацин в зерцале никого больше не увидел. Он был охвачен страхом и сомнениями… И вдруг в этот самый момент жена повернулась к нему, и он проснулся. Оказалось, что это был всего лишь сон Наньке. [16]В голову полезли разные мысли: «Двадцать лет я истово молился, прося всемогущего бодхисаттву о помощи, но, увы, от него не было ни единого благовещего знака, будто он глухой – безухий! Нынче во сне я вроде услышал от него ответ, которому, вероятно, можно поверить. Сейчас мне стало ясно одно: какой бы бог мне ни явился, подлинный иль ложный, какие бы покаяния я сам на себя ни взял или вовсе от них отказался, в скором будущем все мое хозяйство и мое состояние наследовать будет некому. Это уж точно! Коли так, лучше я его раздам при жизни, чем его будут раздирать на части чужие люди после моей смерти!» Вот к такому выводу пришел старик.

Встав поутру, он снова подошел к зерцалу, совершил перед ним свой обычный поклон и сказал:

– О, Бодхисаттва, благодарю за твои наставления. твой ученик с нынешнего дня будет неукоснительно им следовать. Ты сам скоро в этом убедишься!

Он велел слугам созвать арендаторов-солеваров. Когда они явились, он им сказал:

– С нынешнего дня вся прибыль, полученная от выпаривания соли, будет делиться иначе, не так, как раньше. Можно даже сказать, совсем наоборот: семь частей забираете вы, а три части остаются у меня. Все прежние долги можете мне не возвращать, я от них отказываюсь.

Дацин достал расписки и тут же, перед зерцалом бодхисаттвы, немедленно их сжег, все до единой.

– Если в наших местах объявятся бедняки, которым в неурожайном году нечего будет есть, а в зимнюю пору у них не окажется теплой одежи, или кто-то по нищете своей не сможет купить гроб, дабы захоронить родного человека, пускай обращаются ко мне. И если я увижу, что просьба этого человека обоснованна, я непременно ему помогу. Но запомните одно, я никому не дозволю лукавить или чинить обман… Наверное, понадобится где-то вымостить дорогу, починить мост или поставить божий храм. Обещаю помочь вам деньгами, только вовремя меня оповестите. Но повторяю еще раз: чтобы не было никакого обмана!

Все, кто услышал эти слова Ши Дацина, испытал удовольствие и большую радость. Каждый посчитал своим долгом лишний раз восславить богов и не единожды воскликнул: «Амитофо!», [17]потом все разошлись.

Не прошло и трех дней, как перед воротами дома Дацина собралась такая густая толпа людей, что просто не протолкнешься. Один просил у него риса, чтобы не протянуть ноги с голоду, другой молил помочь одеждой, дабы спастись от холодов. Люди просили денег на покупку камня, чтобы проложить дорогу, а также на плиты, чтобы починить мост. Ну, а бродячих монахов, которые выпрашивали милостыню, или нищих побирушек – тех было видимо-невидимо. Они вились вокруг Ши Дацина, как пчелы, или ползали, словно муравьи. Понятно, что стольким просителям за один раз сразу не поможешь, будь у тебя даже не две руки, а сразу много десятков. К тому же в голову старика хорошо запали слова бодхисаттвы, и он остерегался обмана. Как говорится: «В своем уме он постоянно помнил о реках Цзин и Вэй». [18]Поэтому старался все доподлинно проверить и лишь после этого делал свои пожертвования. Дацин никоим образом не позволял переступать порог своего дома любителям легкой наживы или просто мошенникам.

Прошел год, а может, и поболе. Его состояние, как мы знаем, изначально оценивалось в десять тысяч лянов, но после непрерывных пожертвований оно сократилось на целых две тысячи. И тут одну из его сожительниц, то бишь тунфан, [19]охватил недуг. Она стала вдруг худеть и сильно пожелтела лицом. Женщина почти перестала есть, отказывалась даже от чая, но то и дело просила дать ей чего-нибудь кисленького. Узнав об этом, Дацин страшно обрадовался и побежал к тунфан, чтобы спросить, прервались ли ее месячные истечения. Женщина ему ответила:

– Видать уж три луны, как я не омываюсь!

Дацин возликовал. Как часто в таких случаях говорят: «Очи сомкнул, рот распахнул!» Одним словом, довольно захихикав, он устремился к алтарю бодхисаттвы, дабы высказать еще одно желание: когда родится чадо, он непременно устроит торжественный молебен Вод и Суши, [20]чтобы тем самым отблагодарить святого Будду за его безграничную доброту и милость. Прослышав, что просьбу Дацина услышали на небе, к его дому тотчас устремились люди, коим он советовал творить добро. В первый раз их просьбы ограничивались лишь несколькими цянями или лянами серебра. На этот же раз глаза у них разгорелись. Они просили уже не десять, а сразу сотню лянов, причем требовали денег весьма настырно. Если Дацин давал им меньше, некоторые из них отказывались от денег, словно большой живот его сожительнице-тунфан сделал не сам Дацин, а тот самый человек. Кто-то даже посмел сказать:

– Если он хочет иметь чадо, пускай просит его у Меня!

А Дацин говорил себе так: «Скоро у меня самого будет ребенок, а потому обращаться к другим за помощью мне вовсе не обязательно!»

В самом деле, добрые намерения Дацина поначалу были вызваны словами бодхисаттвы, а также тем, что у него до сего времени не было наследников. Сначала он раздавал как бы чужие деньги, которые принадлежали другим. Теперь, когда его женщина понесла, его вдруг охватило смятение. «Когда у меня родится дитя, будь то мальчик или девочка, – это все одно будет моя плоть и кровь. Если появится на свет девочка, я должен выделить часть своего состояния на ее приданое, хотя, как говорят, девочка – это всего лишь полсына. Ну, а коли родится мальчик, он унаследует все мое хозяйство и мои богатства. Если же я все нынче раздам, что у меня тогда останется? К тому же бодхисаттва, по всей видимости столь милостив ко мне и так справедлив, что если он дарует мне сына, то вряд ли допустит, чтобы мой наследник «глотал ветер»! И потому мне никак нельзя забывать, что большую часть моего состояния (почитай две части из десяти) я уже раздарил. Пора остановиться! Ведь даже суровый судья, который назначил наказание в сто батогов, часто милует преступника после двадцати иди тридцати ударов. Что до бодхисаттв, то главное их достоинство заключается в милосердии. Нельзя требовать от них одной лишь суровости и жестокосердия, а также осуждения других! Одним словом, пора мне, как говорится, «убирать своих солдат»! С этих самых пор Ши Дацин с удовольствием вспоминал такую поговорку: «Коли хочешь задаром получить баклажан, да будет тебе от ворот поворот!» В общем, просителей стало больше, а вот денег он им давал все меньше, втайне надеясь, что скоро просителей и вовсе не станет. Приходила ему на ум и другая поговорка: «Ворота добра нелегко открыть, зато трудно захлопнуть; кого позвали, тот успел в них войти, но когда захотели его вытолкать прочь, никто уходить не желает!» В свое время, когда двери дома Дацина были настежь распахнуты для всех желающих, их крики радости сотрясали небо. Сейчас, когда двери для них захлопнулись, а помощь прекратилась, повсюду слышались вопли обиды и досады, поползли лживые слухи, что доброта Ши Дацина наигранная, а потому еще неизвестно, родится у него чадо или нет. Вполне возможно, у женщины произойдут «малые роды», то бишь будет выкидыш, и ребенок погибнет, не успев покинуть чрево родительницы. Тогда, мол, Дацину каяться будет поздно. Но вот что никто не смог предположить: как раньше все добрые пожелания у него не свершались, так и теперь все проклятия, которые посылали на его голову люди, оказались бессильными. Одним словом, прошло ровно девять месяцев, и у Ши Дацина родилось дитя, а произошло это событие самым благополучным образом – без сучка и задоринки. Наступил день, когда счастливый Дацин, ожидавший все это время у дверей внутренней спальни, наконец услышал детский крик.