Сёсан Судзуки - Японская новелла

Старая калитка и потемневшая ограда казались такими же, как всегда. Даже сакура, выглядывавшая из-за ограды, была в точности такой, какой я ее видел вчера. Но на воротах висела табличка с фамилией нового хозяина: Кусибэ. Взглянув на эту табличку, я впервые осознал, что меня больше нет на свете. Однако это не помешало мне войти в ворота и подняться в дом.

Жена сидела на галерее перед столовой и мастерила игрушечные доспехи. Пол рядом с ней был усыпан обрезками покоробившейся бамбуковой коры, однако на коленях у нее лежала лишь нательная часть панциря да одно кусадзури.

— Где малыш? — спросил я, усаживаясь.

— Вчера я отправила его с теткой и бабушкой в Кугэнуму.

— А дедушка?

— Он пошел в банк.

— Значит, дома никого нет?

— Только я и Сидзуя.

Не поднимая головы от работы, жена прокалывала иглой бамбуковую кору, но по ее голосу я почувствовал, что она говорит неправду.

— Но на воротах висит табличка с фамилией какого-то Кусибэ! — воскликнул я, повысив голос.

Жена испуганно посмотрела на меня, и в глазах у нее появилось растерянное выражение, как всегда, когда я принимался ее бранить.

— Висит или нет?

— Да.

— Значит, этот тип тоже находится в доме? Жена смущенно вертела в руках свое рукоделие.

— Не думай, я не возражаю. Меня все равно уже нет в живых, — проговорил я, отчасти пытаясь убедить в этом самого себя, — а ты еще молодая женщина. Так что я тебя не виню. Главное, чтобы он был порядочным человеком.

Жена снова посмотрела на меня, и я понял по ее виду, что случилось непоправимое. От лица у меня отхлынула кровь.

— Это не так?

— Да нет, я не могу назвать его плохим человеком...

Однако я почувствовал, что жена не слишком жалует этого Кусибэ. Зачем же она вышла за него замуж? Я готов был простить ей измену, но мне было нестерпимо слушать, как она пытается оправдать в моих глазах этого негодяя.

— Неужели ты сможешь заставить нашего ребенка называть этого типа отцом?!

— Зачем ты так?

— Не смей его защищать!

Еще до того как я на нее закричал, жена закрыла лицо рукавом, и я увидел, как у нее вздрагивают плечи.

— Какая же ты дура! С тобой даже умереть спокойно нельзя!

Вне себя от гнева, я бросился в свой кабинет, даже не оглянувшись на жену. Там над притолокой висел пожарный багор с рукояткой, выкрашенной черным и красным лаком. У кого-то я уже видел точно такой багор... Пытаясь вспомнить, у кого именно, я очутился вдруг уже не в кабинете, а на дорожке, идущей вдоль живой изгороди.

Начинало смеркаться. Посыпанная шлаком тропинка была мокрой то ли от дождя, то ли от росы. Все еще не остыв от гнева, я шел широким шагом, но живая изгородь не кончалась.

И тут я проснулся. Жена и ребенок по-прежнему безмятежно спали. Небо за окном уже стало светлеть, и откуда-то с дальних деревьев доносилось щемящее пение цикад. Я попытался снова заснуть, опасаясь, что иначе назавтра (вернее, уже сегодня) встану с тяжелой головой. Но уснуть мне не удавалось, и я во всех подробностях вспомнил свой давешний сон.

В этом сне, как ни грустно, жене моей досталась неблагодарная роль. Что касается S., то, пожалуй, в жизни он такой же, каким мне привиделся. А я... По отношению к жене я проявил себя самым настоящим эгоистом Если у меня такой же характер, как у моего двойника из сновидения, то я попросту чудовищный эгоист. Оснований же считать, что я не похож на своего двойника, у меня нет.

Для того чтобы, во-первых, уснуть, во-вторых, избавиться от болезненных уколов совести, я проглотил полграмма адалина и снова погрузился в крепкий сон...

Когда же это было? До русской революции или уже после? Кажется, все-таки после. Да нет, определенно после, потому что я запомнил каламбур, отпущенный Данченко 33в моем присутствии.

Дело было душным, дождливым вечером. Господин Т., театральный режиссер и мой приятель, стоя на балконе Императорского театра со стаканом газированной воды в руке, беседовал с Данченко — слепым поэтом с льняными волосами.

— Видно, таково веление времени, — заметил господин Т., — если русская опера приехала в далекую Японию.

— На то они и большевики, — откликнулся Данченко, — чтобы пропагандировать большое искусство.

В тот вечер, пятый с начала гастролей, давали оперу “Кармен”. Я был без ума от Ирины Бурской, исполнительницы главной роли. Большеглазая, с чуть вздернутым носиком, она покоряла всех чувственностью и силой страсти. Я с нетерпением ждал, когда она выйдет на сцену в костюме Кармен. Но вот поднялся занавес, и перед нами появилась не Ирина, а какая-то другая певица — носатая, с водянистыми глазами и невыразительным лицом.

Мы с господином Т. приуныли.

— Как жаль, что нынче Кармен поет не Ирина! — вздохнул я.

— Я слыхал, что сегодня она взяла выходной, — откликнулся господин Т. — На это есть причина, причем весьма романтического свойства.

— Что ты имеешь в виду?

— Третьего дня в Токио приехал какой-то русский князь, из бывших, — он кинулся сюда вдогонку за Ириной. Однако с некоторых пор у нее появился другой покровитель — коммерсант из Америки. Узнав об этом, князь с горя повесился у себя в номере.

Слушая господина Т., я припомнил одну сцену, свидетелем которой оказался накануне. Поздно вечером в своих гостиничных апартаментах Ирина, окруженная множеством гостей — мужчин и женщин, — раскладывала карты. Одетая в черное с красными оборками платье, она гадала на цыганский манер. Улыбнувшись господину Т., Ирина неожиданно предложила:

— Хотите, я вам погадаю?

Должен признаться, что сам я ни слова не понимаю по-русски, за исключением “да”, поэтому мне переводил господин Т., который владеет двенадцатью иностранными языками.

Раскинув карты, Ирина сказала:

— Вы счастливее, нежели он. Вам удастся жениться на той, кого вы любите.

Местоимение “он” относилось к русскому господину, который стоял подле Ирины, беседуя с кем-то из гостей. К сожалению, я не запомнил ни его лица, ни того, как он был одет. Помню только, что в петлицу у него была воткнута гвоздика. Быть может, это и был тот несчастный, который повесился, поняв, что Ирина разлюбила его...

— Значит, сегодня мы ее не увидим

— Не пойти ли нам отсюда куда-нибудь выпить по рюмочке? — Господин Т., разумеется, тоже принадлежал к числу поклонников Ирины.

— Может быть, все-таки останемся на следующее действие?

Скорее всего упомянутый мною разговор с Данченко произошел как раз в антракте перед вторым действием.

Следующий акт оказался не менее скучным, чем предыдущий. Однако не прошло и пяти минут после того, как мы уселись на свои места, как в ложу, находящуюся напротив нашей, вошло человек пять или шесть иностранцев во главе с Ириной Бурской. Опустившись в кресло в первом ряду, она, обмахиваясь веером из павлиньих перьев, с невозмутимым спокойствием стала смотреть на сцену. Но этого мало — по ходу действия она оживленно переговаривалась и даже смеялась со своими спутниками (в числе коих, надо полагать, был и ее американский покровитель).