Сюань Лин - Путь к Заоблачным Вратам. Старинная проза Китая

Сочувственное описание любви юноши из благородной семьи и девицы из веселого квартала часто составляет сюжет танской новеллы. Весьма любопытна в этом отношении «Повесть о красавице Ли». В ней отсутствует фантастика, не происходит никаких чудес, но невольно возникает ощущение, что и сам автор удивлен своим рассказом. То, что знатный юноша влюбляется в красавицу гетеру, — случай по тем временам вполне обычный. Она как будто отвечает ему взаимностью, но едва у возлюбленного кончаются деньги, которые он на нее же и истратил, бросает его на произвол судьбы. Это — первое испытание, которое юноша преодолевает. Потом его жестоко наказывает родной отец — юноша чудом побеждает смерть; это — второе испытание. Третье испытание ждет его, когда он, соединившись с возлюбленной, начинает по ее воле готовиться к экзаменам и успешно их сдает. Судьба влюбленных устраивается наилучшим образом. Однако характер героини словно бы не до конца ясен автору. Юноша — тот мягок, благороден, честен, а вот девица и прямодушна, и коварна разом, одним словом, певичка из веселого квартала. Не случайно новелла завершается пассажем, в котором автор, не скрывая своего удивления, обращается к читателю: «Вот видите, была ведь когда-то гетерой, а стала женой, да еще какого образцового поведения. Даже самые добродетельные женщины прежних времен и те не могли бы сравниться с ней! Как же тут не восхищаться!»

Бо Синцзянь обработал народный рассказ, и именно фольклорной версии обязана новелла благоприятным концом. Сословные перегородки с трудом преодолевались не только в жизни, но и в литературе.

Не угасает в танской новелле традиция исторической прозы. Не всегда в основе подобных произведений лежит реальный исторический факт (такова, например, новелла «Чужеземец с курчавой бородой», повествующая о событиях, предшествовавших воцарению танской династии), но герой, как правило, наделен исключительными качествами и этим напоминает знаменитых персонажей исторических преданий. Впрочем, и здесь очевидно стремление к демократизации: на смену традиционным героям исторической прозы приходят мелкие чиновники, горожане, купцы, даже женщины. В новеллах на историческую тему сохраняется дидактическая направленность — обращение к истории подчас только повод к критике современных порядков.

Танская новелла занимает как бы промежуточное положение среди литературных жанров — она демократичнее традиционной бессюжетной прозы с ее приверженностью к цитате, намеку; стиль большинства танских новелл ясен и сравнительно прост, главная цель автора — развитие фабулы; вместе с тем новелла изощреннее народного рассказа, былички, литературнее их, в ней явственнее установка на художественность. Лучшее, чего достигла танская новелла, было подхвачено в прозе следующих эпох.

Сунская династия (960–1279) пришла на смену короткому периоду раздробленности эпохи Пяти династий. Это уже была иная империя, чем при Танах, как будто могучая по-прежнему, но и ощущавшая невиданное доселе давление со стороны северных приграничных народов. Кочевники-северяне в конце концов и приведи династию к гибели.

Поначалу же сунский Китай процветал. Сравнительно высокому уровню хозяйства соответствовал безусловно высокий уровень культуры. Пытливая философская мысль отливалась в четкие формулы так называемого нового конфуцианства, деятели которого попытались примирить рациональную сухость учения Конфуция с даосской мистикой и прозрениями буддистов. На новую ступень постижения мира шагнула классическая поэзия; после достижений танских стихотворцев это казалось почти невозможным, но гений Оуян Сю, Су Ши сумел совершить невозможное. Если поэзия процветала в сельских усадьбах богатых сановников, в тиши ученых кабинетов, то для демократических жанров прозы питательной средой служила городская жизнь.

Города сунской эпохи отличались даже от поражавшего своим блеском Чанъаня танского времени. Сунские столицы Бяньлянь, позднее Линьань были не только средоточием торговли, но и центрами развлечений. Актеры, фокусники, акробаты, гадатели собирали на свои представления толпы слушателей и зрителей. Городская жизнь не замирала ни днем, ни ночью. Для массовых зрелищ предназначались крытые балаганы — «вацзы», внутри которых на расположенных рядами скамейках помещались зрители, а представление шло на сценических площадках «гоулань» («изогнутые перила»). Как писал современник, «невзирая на ветер, дождь, холод и жару, зрителей в балаганах каждый день бесчисленное множество». Среди развлечений, которые предлагались жадной до зрелищ публике, пожалуй, наибольшей популярностью пользовались сказители, с профессиональным умением излагавшие широко известные сюжеты о великих героях, истории из цикла «судебных новелл», буддийские сутры или рассказы о чудесах, легенды о святых небожителях.

Традиция устного народного сказа бытовала в Китае с незапамятных времен. К сунской эпохе уже сложилась жанровая система сказа, исполнители обладали отточенным мастерством, владея специальными приемами общения с публикой: прозаические монологи перемежались пением, стихотворными вставками, даже лицедейством и сопровождались музыкальным аккомпанементом. Профессиональная память, конечно, помогала сказителю удерживать в голове множество историй, но со временем большинство из них стали записывать хотя бы канву повествования, на основе которой можно было свободно импровизировать, расцвечивать свой рассказ красочными деталями и подробностями.

Из подобных записей в эпоху Сун сложился особый жанр словесности, произведения этого жанра были более демократичны по языку, чем новеллы; как правило, авторы их неизвестны, да и были ли у них авторы в собственном смысле слова? Живая сказительская интонация, прямое обращение к читателям типа «но сначала я поведаю вам о таком случае», или «а сейчас речь пойдет о другом», или «сегодня я расскажу вам» и т. п., множество пословиц, ярких сравнений — все это свидетельствует о длительном периоде устного бытования сюжетов.

По-китайски записи устных рассказов именовались «хуабэнь», то есть «основа сказа», так же стали называть и произведения нового жанра. Чтобы отличить «хуабэнь» от авторской новеллы, мы будем называть ее повестью. В наш сборник включена одна из наиболее популярных повестей сунской эпохи — «Пятнадцать тысяч монет».

Сюжет повести незамысловат, но рассказчик, искусно тормозя действие, придает увлекательность повествованию о «судебной ошибке». Сама по себе тема неправедного суда была весьма актуальна для средневековых горожан. Недавние выходцы из деревни, промышлявшие в городе ремеслом или мелочной торговлей, они бывали, как правило, не шибко грамотными, не слишком сведущими в законах и в случае какого-нибудь конфликта оказывались полностью зависимыми от судьи, который не церемонясь решал дело и в детали не вдавался. Ощущение собственной беззащитности приучало горожан к осмотрительности (в произведениях разных эпох мы встречаем описания бед и несчастий, которые грозят тому, кто осмеливается, к примеру, необдуманно шутить), поэтому и рассказчик не устает напоминать читателям о недопустимости опрометчивых поступков: «мир полон опасностей», «в погоне за выгодой… людей повсюду ждет беда», наконец: «Не зря древние люди говорили: «Каждый хмурый взгляд и каждая улыбка имеют смысл, поэтому когда хмуришься или смеешься, помни, что это надо делать с оглядкой».