Имад ан-Наари - Жемчужины бесед

Люди подивились таким делам, пожалели их и стали расспрашивать цирюльника, зачем он так поступил. Но он не мог дать вразумительного ответа, а только молчал, повесив голову. Одни сочли его безумцем, другие назвали дураком. Наконец его за волосы поволокли к начальнику стражи, избивая по пути, и возложили на того поиски ключа к разгадке этой тайны.

Начальник стражи велел провести дознание, и цирюльнику ничего не оставалось, как поведать правду, и он чистосердечно рассказал о том, что случилось. Люди рты разинули от удивления, а начальник стражи вызвал Абдулмалика. Тот ответил так:

– Да ведь этот наш цирюльник давно помутился разумом, состав его мозга размягчился, надо бы его прочистить и промыть. Разве можно принимать всерьез его поступки и слова? Кто может поверить в такую ерунду? Он просто-напросто спятил, лишился рассудка. Надо бы полечить беднягу.

Начальник стражи нашел слова купца разумными, велел как следует наказать цирюльника, а потом изгнать с позором из тех краев. Монахам же принесли извинения.

Опозоренный и обесчещенный, цирюльник покинул город, и тут ему встретился верный друг. Цирюльник рассказал ему о своих злоключениях, пораженный оборотом событий. И друг сказал ему в назидание:

– Воистину, твоя история напоминает историю кулачного бойца из Систана. С тобой случилось в точности то же, что и с ним.

– А что с ним было? – спросил цирюльник, и друг стал повествовать.

Я слышал от рассказчиков событий, что в краю Систан был юноша с неуживчивым характером. Он был очень заносчив и драчлив, постоянно ссорился с людьми. Стоило ему увидеть у другого какую-нибудь вещь, как он тут же отбирал ее.

В один прекрасный день он в сильном опьянении, не помня себя, шел по улице, брел, словно утренний ветерок, то падая, то поднимаясь. И вот случилось так, что ему повстречался набожный аскет. Пьяному захотелось поиздеваться над суфием, он замахнулся и ударил с бранью его кулаком по голове. Дервиш проглотил оскорбление и удар, словно халву или сахар, так как привык сносить побои и закалился душой. Он обрадовался и даже пустился в пляс. В суме у него оказался дирхем, подвижник вытащил его и отдал обидчику в плату за удар кулака, а потом вознес за него молитву и ушел восвояси.

Когда задира прошел немного, дьявол стал нашептывать ему, и он подумал: «За один удар кулака, который я нанес бедняку, я заслужил серебряный дирхем, а сверх того и благодарственную молитву. Если же мне встретится богатый и могущественный муж, если я ударю его кулаком дважды, то, очевидно, я заработаю два золотых динара, а также похвалу». Он лелеял эти никчемные мечты, а сам от опьянения был словно глухой и слепой. И вдруг перед ним предстал могучий и сильный воин. Драчун подошел ближе и хотел ударить его кулаком, как и дервиша, надеясь получить динар. Но воин подскочил к нему, схватил за руки, связал их крепко-накрепко, отколотил его как следует, задал ему хорошую трепку, так что хмель у буяна как рукой сняло, он раскаялся в своем поступке и пустился наутек еле живой. – Так знай же, – закончил друг, – хотя драчуна наказал именно воин, поколотив его, однако, по сути дела, его проучил дервиш, так как, если бы он не подарил ему серебряного дирхема, то злосчастный пьяница не был бы избит. Твоя история напоминает злоключения кулачного бойца. Если благодаря чистой вере и раздаче подаяний монах для купца превратился в золото и тем самым обеспечил его жизненный достаток, то ведь это вовсе не значит, что все монахи должны стать золотыми и одарить богатством всех людей. Ведь говорят же:

Цирюльник выслушал слова друга, и его душа как бы очнулась, он пошел к себе домой, опозоренный и обесчещенный, пристыженный и прибитый.

Попугай завершил свою речь так:

– О Мах-Шакар! Цель моего рассказа та, чтобы твои дела не обернулись так, как у цирюльника, если люди проведают о твоей тайне.

Попугай все еще говорил, когда облаченный в синее аскет неба извлек белое рубище утра, а золотой диск солнца высунул голову, словно тарелка дервиша из печи востока.

На сорок восьмую ночь, когда на золотом престоле неба не стало невесты солнца, когда скрижаль небес украсилась чудом планет, Мах-Шакар, это изваяние красоты и великолепия, которая не имела равных в обители прелести и совершенства, украсилась драгоценностями, подправила щипцами кудри и локоны и пришла к попугаю, приготовившись пойти на свидание к любимому, чтобы узреть красу утешителя сердца. Она остановилась перед птицей, прося совета и разрешения, с твердым намерением осуществить желанную цель, с непременным желанием посетить приют друга.

Попугай, видя, что страсть возобладала над ней, что она жаждет свидеться с возлюбленным, поцеловал прах в знак покорности, ударил в землю челом рабского служения, а потом сказал:

– Сейчас пора покоя и безмятежности, время истомы и неги. Тебе, без сомнения, следует идти и без промедления явить свою красоту тому, кто ждет тебя. В благодарность за благодеяния, оказываемые мне с давних времен, я всегда советую, постоянно способствую тому, чтобы госпожа отправилась к любимому, чтобы она как можно скорее пошла в келью возлюбленного. Однако госпожа медлит, она не поступает в этом деле так, как я советую и желаю. Очевидно, что невеста счастья твоего верного раба все еще скрыта под покровом небытия, а тот шах, который ждет с нетерпением, все еще лишен возможности лицезреть мою повелительницу. А ведь того, кто не приемлет слов советчика, кто не прислушивается к словам доброжелателей, ожидает та же участь, что юношу из Балха, который не принял назидания друга, бросил золотую россыпь и погнался за драгоценными каменьями. А когда он не нашел самоцветов и вернулся назад, то и россыпей уже не обнаружил.

– А как это случилось? – спросила Мах-Шакар, и попугай начал рассказывать.

Рассказывают, что в прошлые века и давние времена в городе Балх жили четверо юношей. Это была родина их предков. Они делили друг с другом горе и радости, пиры и тяготы, стирали ржавчину с зеркала сердца шлифовкой дружбы. И вот по воле неба и превратностей судьбы в их родном городе открылся путь бедам и недостаткам, а врата благополучия и достатка закрылись. Вода с неба стала такой же редкостью, как подаяние скряги, хлеб сделался столь же недоступен людям, как живая вода, младенцы растений в тот год не получали молока от кормилицы облаков и няни туч, не слышно было хохота грома – ведь бедняки и голодные сгорали в пламени пожаров. Город Балх из-за голода стал подобен Египту, пораженному язвами, из-за отсутствия дождей и засухи жители изведали нужду и лишения.