Рамон Льюль - Книга о любящем и возлюбленном

Согласно самому Льюлю, его Ars — это логика, однако логика не традиционная, а совершенно новая, сочетающая в себе логику, метафизику и математику, — по существу, математическая логика, способная служить ключом к тайнам мироздания. «Один из самых дерзновенных проектов майоркинского мыслителя, — пишет Т. Каррерас и Артау, — заключался в его попытке придать всем возможным мыслительным процессам логико-математическое выражение. В этом и состоят функции алфавита и таблиц, да и вообще всего Искусства комбинаций в системе Великого искусства». [122] Carreras i Artau Т. El llenguatge filosofic de Ramon Llull // Homenatee a Antoni Rubio i Lluch. Barcelona, 193b. V. 1. P. 545.

Льюль был истинным сыном своего времени. При этом его отличие от большинства современников состояло в том, что он чрезвычайно остро и драматично ощутил ту, казалось бы, очевидную истину, что для миссионера — а в этом он и многие из его современников видели свое предназначение — все совершенно ясно и просто в идейном плане, но далеко не просто то, что касается плана выражения и плана изложения, т. е. логики, риторики, языка и стиля. Решив написать «лучшую» книгу мира, майоркинский мыслитель вынужден был всю жизнь работать не столько над ее «содержанием», коль скоро «содержанием» должны были стать христианские истины, сколько над «формой». [123] См.: Trias Mercant S. Ramon Llull: El pensamiento у la palabra. Palma de Mallorca, 1993. P. 7. Шли годы, Льюль создавал одну за другой все новые версии своей книги, разочарования множились, и план выражения стал восприниматься им именно как проблема, разрешение которой требует от него максимальной концентрации усилий и максимальных душевных затрат. Наибольшая убедительность и наибольшая выразительность — вот та задача, которую со временем Льюль ощутил как первостепенную, пытаясь разрешить ее не только во все новых приближениях к своему универсальному учению, но и в многочисленных иных жанрах, в сочинениях по логике, риторике, педагогике, медицине, в проповедях, стихах или романах. Поэтому нет ничего удивительного в том, что стилистические и риторические приемы в сочинениях Льюля удивительно разнообразны. Льюль широко пользуется формулами психологического параллелизма, аллегориями, пословицами и иными средствами, позволяющими достигать максимального эмоционального воздействия. Одним из этих средств, широко используемым в прозаических литературных произведениях, особенно мистической ориентации, и прежде всего в «Книге о Любящем и Возлюбленном», является внутренняя рифма. [124] См.: Rubio i Balaguer J. Ramon Llull i el lullisme. Montserrat, 1985. P. 239; Pring-Mill R. Entorn de la unitat del «Llibre d'Amic e Amat» // Pring-Mill R. Estudis sobre Ramon Llull. Montserrat, 1991. P. 296—299.

Учение Льюля настолько многопланово, что предлагает целую россыпь теологических, философских, логических, риторических и эстетических вопросов, исследованных подчас крайне неудовлетворительно. Не поддается, например, однозначному толкованию вопрос о роли Каббалы с ее символикой чисел и символическим Древом Сефирота для «Ars» майоркинского мыслителя с его символическим Древом, стройной символической образностью, символикой чисел, букв и строением таблиц. [125] См., например: Millas Vallicrosa J. M. Algunas relaciones entre la doctrina luliana у la Cabala // Sefarad. Madrid, 1958. T. 18. P. 141—153. Необходимо заметить, однако, что даже такой противник «каббалистической» теории происхождения люллианской доктрины, как Ж . А. Пробст, склонен признавать некоторое значение воздействия Каббалы на учение Льюля. [126] См.: Probst J. H. Le bienheurcux Ramon Lull ne fut pas kabbaliste // Studia Monograpliica et Recepsioncs. Palmae Balearium, 1950. V. 4. P. 35—36.

Своеобразие творческой индивидуальности Вл. Соловьева позволило ему увидеть поэтическую подоплеку философских исканий майоркинского мыслителя. «Главный недостаток Люллия, — согласно Соловьеву, — заключается в слабой способности к философскому изложению идей, вследствие чего он так держался механических схем». [127] Соловьев Вл. Люллий // Энцикл. словарь / Брокгауз и Нейрон. 1896. Т. 18. С. 248. Другими словами, будучи поэтом, Льюль считал себя философом. При этом сам по себе сдержанный скепсис Соловьева по отношению к доктрине Льюля весьма показателен. Льюля остерегалось позднее средневековье, его не жаловало Просвещение, в то время как наибольшей славой его имя было окружено в эпоху Возрождения. Вместе с тем при различном отношении к нему он был достаточно популярен при жизни, а затем не только в эпоху Ренессанса, но и в эпоху романтизма и, что вполне закономерно, в эпоху неоромантизма, на рубеже XIX и XX вв.

Как известно, антиреклама — тоже реклама, и многим Льюль запомнился по наставлениям, которые Гаргантюа дает своему сыну Пантагрюэлю: «Астрологические же гадания и искусство Луллия пусть тебя не занимают, ибо все это вздор и обман». [128] Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. М., 1973. С 190. При этом с уверенностью можно сказать, что, упоминая «астрологические гадания и искусство Льюля», Рабле имел в виду не только и даже не столько «Ars» майоркинского мыслителя, сколько псевдолюллианские сочинения алхимической и каббалистической ориентации, принадлежавшие перу средневековых и ренессансных интерпретаторов и пылких почитателей Льюля. В истории алхимии действительно значительную роль сыграли приписываемые Льюлю рукописи и издания, в которых восходящие к люллианским фигуры и схемы были выполнены в цвете. [129] Легенда о Льюле-алхимике заслуживает особого внимания. Подробнее см., например: Pereira M. La leggenda di Lullo alchimista // Estudios Lulianos. Palma de Mallorca, 1987. P. 145—163. «Сокровенные труды» Раймунда Луллия неустанно перелистывал алхимик — персонаж «Гаспара из тьмы» А. Бертрана, одной из самых знаменитых книг французского романтизма. [130] Бертран Л. Гаспар из тьмы. М., 1981. С. 41. Люллианская наука стала восприниматься как каббалистическая прежде всего с легкой руки одного из замечательных итальянских гуманистов Пико делла Мирандолы, одновременно увлекавшегося доктриной Льюля и Каббалой. В среде его учеников и последователей появились и сочинения, представлявшие синтез того и другого, впоследствии долгое время приписывавшиеся Льюлю и печатавшиеся в составе его произведений.

Люллианство неотделимо от увлечения приписываемыми Льюлю сочинениями по алхимии и магии. Так, одна из любопытнейших фигур в истории люллианства — Корнелий Агриппа Неттесгеймский, автор одного из самых знаменитых комментариев к сочинениям Льюля, увлекался магией и алхимией, что не могло не отразиться и на его интерпретации люллианской доктрины. Однако наибольший интерес для нас из этих двух параллельных потоков — люллианства и псевдолюллианства, в равной мере имеющих отношение к истории европейской культуры, хотя и к разным ее граням, представляют «наследники по прямой». Среди мыслителей, восхищавшихся Льюлем, многим ему обязанных и почитавших его своим учителем, был Николай Кузанский. Рассуждая о способностях человека, который сочетает природные идеи и строит из них идеи интеллектуальные и понятийные знаки, Николай Кузанский отдает Льюлю дань восхищения: «А другой может открыть еще более точную и плодотворную идею, как тот, кто попытался из девяти идей первоначал извлечь единую идею общего искусства всего познаваемого». [131] Николай Кузанский. Соч.: В 2 т. М., 1980. Т. 2. С. 328. Одним из самых знаменитых люллианцев был Дж. Бруно, неустанно пропагандировавший учение майоркинского мыслителя. Как логик, занимающий почетное место среди тех, кто внес свой вклад в становление математической логики, Льюль оказал сильное влияние на Г.-В. Лейбница. Вполне убедительна постановка вопроса о Льюле как об одном из предшественников современной герменевтики. [132] См.: Trias-Mercant S. Hermeneutica у lenguaje en la filosoffa lulista del siglo XVIII // Mayunqa. Palma de Mallorca, 1971. N 6. P. 35—60; Significado historico-filosofico de la hermeneutica lulista en la epoca de la ilustracion // Estudios Lulianos. Palma de Mallorca, 1971. V. 15. P. 35—54.