Исландские Саги - Корни Иггдрасиля

Но почему же все-таки заслуживает славы Гудрун, убившая своих маленьких, ни в чем не повинных детей и накормившая их мясом своего мужа? Подобные вопросы неизбежны, если читать героическую песнь как прозу и видеть в ней отражение жизни, хотя бы и древней. К такому прочтению склонялся уже автор «Саги о Вёльсунгах», в подробностях расписывающий мольбы детей, просящих мать о пощаде. В древней песни эта душераздирающая сцена отсутствует. Вообще следует отметить, что, хотя в песнях упоминается о событиях, которые могут показаться дикими, с точки зрения общечеловеческой морали, все эти «дикости» никогда не бывают в них самоцельны и тем более никогда не выпячиваются, не смакуются поэтом. Скорее это лишь знак той страшной цены, которую приходится заплатить героям за их главный подвиг — подвиг духа, не сломленного ударами судьбы. Зачем Гуннар приказал вырезать сердце у своего брага Хегни (еще один поступок, поражающей своей бессмысленной жестокостью читателя, склонного к буквальному пониманию поэзии)? Кажется, затем лишь, чтобы бросить в лицо Атли гордые слова о проклятом золоте, которое не достанется гуннам, но навсегда уйдет в воды Рейна. Бессмертная красота этих слов непередаваема в переводе (даже в замечательном переводе И.М.Дьяконова). Их единственным соответствием в искусстве нового времени могла бы быть разве лишь музыка, и они вошли золотой нотой в музыку Рихарда Вагнера («Кольцо Нибелунгов»).

Гуннар, герой «Песни об Атли», принимает решения, достойные мужа. Отправляясь безоружным на встречу с Атли и навстречу своей собственной смерти, он обращает свое поражение в победу, в залог своей вечной славы, ибо как сказано в «Эдде» («Речи Высокого»):

Гибнут стада,

родня умирает,

и смертен ты сам;

но смерти не ведает

громкая слава

деяний достойных.

Но гораздо чаще, как уже было сказано, главные подвиги героев остаются на заднем плане. Превосходные качества Ситурда и Хельги не нуждаются в подтверждениях. Этим героям на роду написано «стать превыше конунгов прочих». Слава их заведома и запечатлена в самом языке песен, в величальных эпитетах, подобно ореолу окружающих их имена. Более того, этот героический ореол, не омрачают и те, не всегда похвальные поступки, которые доводится совершить героям по ходу действия. В одной из эддических песен мудрый Грипир, дядя Сигурда, предсказывает герою все, что ждет его в будущем, Рассказав о том, как Сигурд отомстит за отца и победит Фафнира, он поведал, далее, поддавшись на уговоры Сигурда, и об ожидающих его злоключениях: о том, как он даст клятву Брюнхильд в вечной верности и тут же нарушит ее, прогостив ночь у Гьюки; о том, как он даст обмануть себя, и возьмет в жены Гудрун, и снова посватается к Брюнхильд, но уже под видом Гуннара и в его интересах и т.п. Сигурд продолжает допытываться, не причинит ли все это урона его чести. Из ответов Грипира следует, что герой не несет ответственности за то, что случится; вопреки козням судьбы, — «здесь на земле, /под солнца жилищем, / не будет героя / Сигурду равного». «С судьбой не поспоришь!», —отвечает на это Сигурд.

Как бы ни были велики герои, центральная роль в песнях достается не им, а героиням. Было замечено, что образ их как бы двоится. С одной стороны, перед нами женщины в трагической, но реальной ситуации. Но в то же время эддические героини несут в себе «валькирическое» начало и оказываются способными совершить то, что не под силу смертным. Трагические ситуации, выпавшие на долю Гудрун и Брюнхильд, созданы не ими, они становятся жертвами чужих интриг: Брюнхильд разлучена с суженым и, став жертвой предательства, невольно нарушает обет выйти замуж за того, кто не ведает страха, т.е. за Сигурда; Гудрун узнает, что она обманным путем была выдана за Сигурда и переживает одну утрату за другой. Но во всех ситуациях героини ведут себя «не как жены другие». Они не покоряются судьбе, но принимают на себя роль мстительниц. «Валькирическое» начало ярче всего проявилось в Брюнхильд не тогда, когда она носилась по воздуху, выполняя волю Одина, а тогда, когда она добилась смерти Сигурда и сама пронзила себя мечом, чтобы последовать за ним одной дорогой в царство Хель. В отличие от не ведающих страха и сомнений героев, героини совершают свой трагический выбор ценою тягчайших испытаний и неслыханных жертв. Герой достигает величия тогда, когда идет навстречу судьбе. Но замышляющая месть героиня сама берет на себя роль судьбы: «всегда ты была злою судьбой мужей». — сказано о Брюнхильд. С сухими глазами совершает Гудрун свое жертвоприношение в палатах Атли и предает их огню вместе со всеми, кто в них находится .Выполняя до конца свой долг, героини торжествуют победу. Но безотрадно их торжество, Каждая из них могла бы сказать словами Сигню дочери Вёльсунга: «И так много учинила я для мести той, что дольше мне жить не под силу».

III

Скандинавские мифы увлекательны сами по себе, Мы не устаем gоражаться фантазии древних людей, создавших эти бесконечно разнообразные, одновременно мудрые и наивные, рассказы о богах, великанах и множестве других обитателей мифологического мира. Но если мы попытаемся немного глубже вникнуть в то, что же такое эти мифы, дошедшие до нас из песен «Старшей Эдды» и из пересказов Снорри Стурлусона в его «Эдде» («Младшая Эдда»), мы поневоле задумаемся. Ведь обе «Эдды» — памятники середины XIII века, между тем как Исландия была крещена в 1000 году, т.е. за два с половиной века до этого. Правда, общепризнано, что мифологические восходят к глубочайшей языческой древности. Однако что это значит — «восходят»? Может быть, они сберегались памятливыми исландцами просто как «обломок древней правды», из почтения к предкам и ради их поэтичности? Или, может быть, это просто литературная вариация на мифологические темы, дальний отголосок древних верований? Оба эти предложения не раз высказывались учеными. И все же, как ни невероятным это может показаться, миф не умер в Исландии. Спустя долгие века после принятия христианства исландцы каким-то образом сохранили веру в «старых богов» и реальность мифологического мира.

В «Саге об Олаве сыне Трюггви» (глава LXIV) читатель найдет примечательный эпизод. Как рассказывается в саге, к конунгу Олаву, крестителю Норвегии, как-то пришел старик в широкополой шляпе с одним глазом, Речи этого старика были так интересны и он так убедительно отвечал на вопросы конунга, что тот засиделся с ним до глубокой ночи. На следующее утро конунг догадался, что посетивший его гость — не кто иной, как Один, «в которого язычники долго верили». -Но Одину не удастся перехитрить меня-, — сказал Олав. Не следует ли из этих слов, что и сам Олав, ярый враг язычников, отрицал не столько существование Одина, сколько авторитетность его суждений? Так, во всяком случае, могло представляться дело Снорри, рассказавшему этот эпизод.