Гомер - Илиада. Сокращённая версия

Нечто подобное писал о переводе Гнедича и Вересаев в предисловии к своему переводу «Илиады» Гомера:

«…у перевода есть ряд недостатков, делающих его трудно приемлемым для современного читателя.

Главный недостаток – архаический язык перевода. (…)

Перевод перенасыщен церковно-славянскими словами и выражениями, пестрит такими словами, как "дщерь", "рек", "вещал", "зане", "паки", "тук", вплоть до таких, современному читателю совершенно уже непонятных, слов, как "скимен" (молодой лев), "сулица" (копье), "глезна" (голень) и т. п.

Гнедич, далее, старается придерживаться в своем переводе высокого слога. Вместо "лошадь" он пишет "конь", вместо "собака" – "пес", вместо "губы" – "уста, вместо "лоб" – "чело" и т. п.».

На недостатки перевода Гнедича указывал и Шуйский, и многие другие переводчики, а также литературоведы. Не упускают этой возможности и современные литературоведы. Вот, например, что говорит о переводе Гнедича доктор филологических наук Гасан Гусейнов в своей статье «Существовал ли Гомер?»:

«Читая Гомера в переводе Н.И. Гнедича, мы понимаем, как много в этом переводе непонятного. И это были не какие-то греческие слова, а русские слова, вышедшие из употребления, иной раз всего каких-нибудь 20 лет назад. Не понятного – кому? Да даже и грамотному человеку. Между нами и временем Гнедича меньше 200 лет. Это очень много. Достаточно много, например, для того, чтобы слова, звучавшие возвышенно и величаво тогда, сегодня вызывали смех или недоумение».

Здесь опять повторюсь и скажу о том, что современники Гнедича, в отличие от наших современников, всё же понимали все слова его перевода, хотя многие из этих слов уже не употреблялись. И именно потому, что переводчик использовал устаревшие слова, нельзя было даже в то время сказать, что Гнедич переводил на современный ему русский язык. Он переводил на свой, особый, искусственно созданный, «состаренный» русский язык.

Поэтому вполне понятно, что со временем потребовались новые переводы.

3. Язык Жуковского

Некоторые критики упрекают Василия Андреевича Жуковского в том, что он не совсем точен по отношению к оригиналу, что многие эпитеты в его переводе «Одиссеи» придумал он сам, а не перевёл у Гомера. Особенно такими упрёками (часто необоснованными) грешит П. Шуйский. Но тут нужно учитывать два весьма значимых момента. Во-первых, Жуковский и не переводил с оригинала. Он переводил с немецкого подстрочника. А что было в этом подстрочнике, бог весть. Вполне возможно, что с него Жуковский перевёл довольно точно. Ну а во-вторых, надо учитывать, что это художественный, а не технический перевод. И оценивать его нужно, в первую очередь, с точки зрения художественности, а не дословности. В художественном же отношении перевод Жуковского до сих пор стоит на первом месте. Ни Вересаев, ни Шуйский, ни другие не смогли даже приблизиться по поэтичности и образности к переводу Жуковского. И это притом, что сам Жуковский скромно признавался:

«Мой перевод не только вольный, но своевольный, я многое выбросил и многое прибавил».

Такое признание многого стоит. И тем не менее, нужно сказать, что перевод Жуковского (хотя он и переводил с немецкого подстрочника) ничуть не менее близок к оригиналу, чем остальные русские переводы «Одиссеи». Во многих местах перевод Жуковского по смыслу даже более близок к Гомеру, чем переводы Вересаева и Шуйского.

И хотя перевод Шуйского некоторые хвалят за то, что он, якобы, исправил многие неточности Жуковского, однако сам перевод Шуйского сильно уступает переводу Жуковского как в литературном, так и в художественном плане. Что же касается неточностей перевода, то у Шуйского их тоже вполне хватает. При желании можно найти и неправильно переведённые, и пропущенные слова древнегреческого текста, и вставленные Шуйским свои эпитеты, не относящиеся к тексту Гомера. Так что огрехи можно найти в любом переводе. Но судить художественный перевод нужно именно как художественное произведение, в целом, а не по тому, насколько в нём точно переведено то или иное слово. Это уже технические вопросы для узких специалистов.

Безусловно, Жуковский во многих местах применяет довольно вольный перевод, и в этом можно его упрекнуть. Например, в 20-й песне «Одиссеи» он пишет:

Новых обид не страшася; рукам женихов я не дам уж

Воли; мой дом не гостиница, где произвольно пирует

[265] Всякая сволочь, а дом Одиссеев, царево жилище.

Конечно, у Гомера в этом месте ничего не сказано про «всякую сволочь», Вересаев эти стихи переводит точнее. Но художественность и экспрессия Жуковского вполне понятны. Он создаёт более живую и впечатляющую картину, ничуть не отступая от смысла повествования. Хотя и можно упрекнуть его здесь в неточности перевода. Однако, когда сравниваешь язык Гомера с языком переводов Жуковского или Гнедича, то кажется, что для русского языка древнегреческий текст слишком сух.

Что же касается старых, вышедших из употребления слов, то Жуковский хотя и намного реже Гнедича, но всё же использовал устаревшие слова, значение которых сегодня многие не понимают. Эти слова уже сами по себе требуют современного перевода. Например, такие слова как «понеже» (Одиссея, 18:23) и тому подобные.

Однако всё окупает и оправдывает неимоверной силы поэтичность перевода Жуковского. По поэтичности его перевод «Одиссеи» до сих пор остаётся непревзойдённым в русской литературе, о чем могут свидетельствовать такие его строки как: «щиты хрусталём от мороза подёрнулись тонким». Я понимаю Вересаева, который набрался смелости и дословно скопировал этот стих в свой перевод. Трудно удержаться от такого соблазна. Перевод Жуковского можно по праву считать эталоном, вершиной поэтического перевода Гомера на русский язык.

4. Язык Минского

Перевод «Илиады» Гомера, сделанный Николаем Максимовичем Минским, стоит несколько особняком в литературной критике. Можно сказать, что по каким-то странным причинам переводу Минского просто не повезло в этом плане. Его перевод мало читают, хотя он безусловно вполне достоин и прочтения, и осмысления.

Конечно, ни один современный русский перевод Гомера нельзя сравнивать ни с переводом Гнедича, ни с переводом Жуковского, так как эти переводы давно являются классикой, вершиной, которую уже никто не сможет поколебать. Об этом даже и говорить не приходится. Мы говорим здесь лишь о характеристиках разных русских переводов Гомера. Причём, о весьма поверхностных характеристиках, так как о каждом переводе можно писать тома. Но у нас иная задача.

Если сравнить перевод Минского с позднейшими переводами Вересаева и Шуйского, то он мало чем уступает им, например, переводу Вересаева, который даже превосходит по оригинальности текста. И уж точно во многом превосходит перевод Шуйского. Возможно даже, что кто-то поставил бы его и на первое место из этих трёх переводов, с чем я также мог бы согласиться, но с некоторыми оговорками. По моему сугубо личному мнению он занимает почётное второе место после перевода Вересаева.