Франсиско де Кеведо - Час воздаяния или разумная фортуна

И не доверяя более своей опоре в Савойе, оказала предпочтение той, что имелась в Риме, сказав:

— Коль скоро все жаждут овладеть мною, отдамся-ка я во власть церкви, и все грехи мне будут отпущены, буде доведется пасть.

Тогда король французский отправился в Рим, напялив шкуру кардинала, дабы неузнанным остаться; однако король испанский живо разгадал хитрость мусью, нарядившегося монсиньором, и, отвесив ему учтивый поклон, вынудил того снять кардинальскую шапочку и обнаружить плешь еретика, отнюдь не похожую на тонзуру.

Неаполитанского коня все грабили — кто корм утащит, кто поможет доесть солому; для кого служил он ломовой лошадью, для кого, под ударами хлыста, рысаком, а для кого и кобылой. И увидев, что под властью герцога Осуны, несравненного вице-короля, непобедимого полководца, нашел он себе пару в славном и доблестном коне, что красуется на гербе Осуны в пурпурной упряжке, доставшейся ему от двух венецианских галер да от богатого сокровищами корабля из Бриндизи, сделался наш неаполитанский конь морским коньком после бесчисленных славных сражений на море; пощипал травку на пастбищах Кипра и напился в Тенедосе, когда примчал на крупе мощный корабль султанского флота от самых Салоник к капитану своих галер, дабы тот как следует почистил ему бока капитанской скребницей, за каковые подвиги Нептун признал его первородным своим сыном, сотворенным вместе с Минервой. Еще известно было, что сам великий Хирон пустил турецкие полумесяцы ему на подковы, вследствие чего он могучими копытами выбил зубы венецианским львам в великой битве при Рагузе, где, имея под началом всего пятнадцать парусов, разодрал в клочья восемьдесят вражеских и обратил неприятеля в постыдное бегство, уничтожив немало галер и галеасов, а также большую и лучшую часть воинов.

А вспоминая столь славные дела, огляделся он и увидел, что нет на нем попоны, бока стерты в кровь и мучит его сап, ибо набросали ему в кормушку куриных перьев; что день ото дня запрягают его в карету, его, коня столь неукротимого, что даже французы, пусть и изрядные всадники, все же никак не могли удержаться на нем, сколько ни пробовали. Почувствовал он такую горесть и скорбь от жалкого своего состояния, что пришел в великий гнев, заржал, подобно боевой трубе, зафыркал, извергая из ноздрей пламя, возжаждал обратиться в троянского коня и, взвившись на дыбы, разнести город ударами копыт. На шум прибежали неаполитанские мужи, накинули коню на голову плащ, дабы глазам смотреть было неповадно, и, улещая его непонятными калабрийскими словами, стреножили и накинули на шею недоуздок. А как стали привязывать его к железному кольцу в конюшне, застиг их Час, и тогда двое из мужей предложили раз и навсегда отдать коня Риму — дешевле, мол, обойдется и сподручнее, нежели каждый год платить дань деньгами и иноходцем; заодно положен будет конец спорам с папскими клевретами, кои издавна сверлят коня глазищами и того гляди сглазят его вконец. На это другие, сильно обозлясь, ответствовали, что коню подобная беда не грозит, поскольку король Испании прикрыл его со лба тремя крепостями, а сами они скорее поджилки коню перережут, а не позволят обратить его в мула и нарядить в папские покрывала.

Первые же мужи возразили, что нежелание быть па-листом сильно смахивает на ересь и что ни одно седло так не подойдет сему коню, как седло святого Петра. Такой ответ еще раззадорил спорщиков, и они заявили, что, дабы еретики не выбили папу из седла, скакать на коне этом надлежит единственно королю Испании. Кто кричал «тиара!», а кто «корона!», и слово за слово завязалась такая перебранка, что несдобровать бы тем и другим, кабы не явился избранник народный, провозгласивший:

— Конь сей, что ныне закусил удила, знавал многих хозяев, однако чаще ходил на свободе, нежели на поводу. Охраняйте его и берегите, ибо немало бродит по Италии мошенников в поисках удачи, немало конокрадов в ботфортах со шпорами; иной цыган только и смотрит, как бы обменять на него украденную в былое время клячу, а потайные ходы в конюшню ему давно известны. Глядите в оба, чтоб не подобрался к нему со скребницей французский конюх, который только раздразнит, а не почистит его; а пуще всего опасайтесь всяких мусью, коим ничего не стоит обрядиться в подрясник да сутану, лишь бы оседлать сего коня.

Вешали двух негодяев, повинных в полудюжине убийств. Один уж болтался на перекладине деревянного покоя, как язык колокола, другой же только уселся на скамью, на которую садится тот, чья шея ждет наездника. В толпе прогуливались два врача, ожидая, не хватит ли кого солнечный удар; увидев висельников, они заплакали навзрыд, как младенцы, и проливали столь горючие слезы, что торговцы, стоявшие рядом, осведомились, не приходятся ли им осужденные сыновьями, на что лекари отвечали, что знать их не знают, а слезы льют по той причине, что на глазах у них умирают двое людей, не потратив ни гроша на медицину.

На этом застиг всех Час; и висельник, догадавшись, что имеет дело с врачами, сказал:

— Ах, сеньоры лекари, вот где ваше место! Виселица к вашим услугам, ибо вы столько народу поубивали, что достойны занять мое место, и с такой сноровкой отправляли людей на тот свет, что заслужили места палача. Впрочем, иной раз людей хоронят и без участия Галеновых учеников, а пенька гордо пренебрегает учеными высказываниями. Мулы, кои привозят вас в недобрый час, — лесенка темной масти, что ведет прямехонько на виселицу. *Пришла пора правду молвить: орудовал бы я не кинжалом, а рецептами, не попал бы я сюда, даже если б поубивал всех, кто на меня глазеет. Попрошу вас заказать дюжину месс: вы легко включите их в один из бесчисленных параграфов любого наспех составленного завещания.

Великий князь Московии, разоренный войной с татарами и их грабежами, а также частыми набегами турок, вынужден был обложить новыми податями свои земли и владения. Собрал он приближенных и слуг, министров и советников, а также простой люд своего двора и поведал им, что расходы по содержанию войск, долженствующих защищать их от алчных происков соседей и недругов, ввергли его в крайнюю нужду; что ни республики, ни монархии не могут прожить без податей, а подати сии, будь они легкими или обременительными, всегда оправдывают себя, ибо превращаются в средства защиты народа, с коего их взимают, и тем самым приносят ему мир, благосостояние и жизнь за счет ничтожно малой доли, жертвуемой каждым при справедливом и разумном распределении сих обложений. А в заключение добавил он, что собрал сюда всех ради их же блага и выгоды.