Франсиско де Кеведо - Сновидения и рассуждения об истинах, обличающих злоупотребления, пороки и обманы во всех профессиях и состояниях нашего века

— Еще как существует, — отвечал я, — в мире только и есть, что Венеция и венецианцы.

— Хотел бы я отдать ее дьяволу, — сказал маркиз, — тем бы я самому дьяволу насолил, ибо отдать ее кому-то можно с одной лишь целью — причинить зло. Республика сия такова, что будет существовать, лишь покуда нет в ней совести. Ибо если вернет она чужое, у нее ничего своего не останется. Славный народец! Город, заложенный на воде; казна и свобода в воздухе; бесчестие в огне. И, в довершение, люди, из-под ног у которых ушла земля, и остались они средь прочих наций морской ракушкой, и для всех государств они — сточная труба, куда стекаются все нечистоты мирного и военного времени. Турки позволяют им вредить христианам, христиане — туркам; они же, чтобы иметь возможность вредить и тем, и другим, — ни басурмане суть, ни христиане. И потому сказал один из них во время баталии, науськивая своих на христиан: «Задайте им, вы же прежде венецианцами стали, чем христианами». Оставим это, и скажи мне: много ли таких, кто вожделеет милости сильных мира сего?

— Больных этим недугом так много, — отвечал я, — что все королевства превратились в больницы.

— Скорее уж в сумасшедшие дома, — возразил он. — Я собирался выйти, но, выслушав твою реляцию, не двинусь отсюда. Однако мне хотелось бы, чтобы сказал ты этим тварям, у коих на первом месте тщеславие и честолюбие, что короли и князья во всем подобны ртути. Во-первых, если кто захочет ухватить комок ртути, он ускользает из-под пальцев; того же достигают и те, кто тщится приблизиться к королю больше, чем велит благоразумие. Ртуть не знает покоя; таков же и дух монархов, постоянно волнуемый докукой дел. Всех, кто возится со ртутью и имеет с ней дело, донимает дрожь; и те, кто имеет дело с королями, тоже должны пред лицом их дрожать от почтения и страха, ибо в противном случае им неизбежно предстоит познать и дрожь, и падение. Удовлетвори же в последний раз мое любопытство: кто царствует теперь в Испании? — а затем я распадусь в крошево, так мне спокойнее.

— Скончался Филипп Третий, — сказал я.

— То был святой король и непревзойденной добродетели, — сказал маркиз, — судя по тому, что возвестили мне звезды.

— Вот уж несколько дней, как царствует Филипп Четвертый, — сказал я.

— Вот оно что? — сказал он. — Значит, уже пробило три четверти того часа, которого я дожидался?.

И с такими словами он заторопился, и поднялся к отверстию колбы, и опрокинул ее, и выбрался наружу. А затем пустился бежать, приговаривая:

— Больше справедливости будет от четвертого, чем было ее прежде от всех вместе взятых с первого до последнего.

Я хотел было догнать его, но тут схватил меня за руку один мертвец и сказал:

— Пускай себе идет, он всем нам голову заморочил. А ты, когда вернешься в мир, скажи, что встречался здесь с Аграхесом и он жалуется, что вы треплете его имя, говоря: «„Теперь увидите“, — сказал Аграхес». Я и есть Аграхес. Так вот знай: ничего такого я не говорил. Мне дела нет, увидите вы теперь либо никогда не увидите, А вы вечно твердите: «„Теперь увидите“, сказал Аграхес». Только ныне, когда услышал я, как ты и этот в колбе говорили, что на престоле Филипп Четвертый, могу сказать: теперь увидите. А раз я Аграхес — теперь увидите, сказал Аграхес.

Он удалился, а передо мною очутился человечек, похожий на черенок от ложки, с волосами торчком, взъерошенный, рыжеватый и веснушчатый.

— Что тебе, портняжка? — сказал я. А он в ответ без запинки:

— Вот и попал пальцем в небо. Я не кто иной, как ходатай по делам. И не давайте никому кличек. Я зовусь Арбальяс и хотел сказать вам это, чтобы вы, живые, не твердили вечно о ком попало: «Он и есть Арбальяс».

Тут приблизился ко мне некий старец, крайне разгневанный; был он очень сутул, из тех, кто тщеславится сединами, с окладистой бородой, глубоко запавшими глазами, лбом, изборожденным морщинами, насупленными бровями и в одеянии, каковое сочетало причудливость с неопрятностью, придавая бедности таинственный вид.

— Я должен поговорить с тобою подольше, чем Арбальяс, — сказал он. Садись.

Мы оба сели. И тут, словно вылетев из дула аркебузы, встрял между нами человечек с обличьем домового, эдакий крохотный сколок с Арбальяса, непрерывно верещавший и дергавшийся. Сказал ему старец весьма степенно:

— Ступайте докучать другим, вернетесь попозже.

— Мне тоже нужно поговорить, — канючил тот.

— Кто он таков? — спросил я.

— А ты не догадался? — отвечал старец. — Кто же это может быть, как не Чисгаравис?

— Двести тысяч ему подобных разгуливают по Мадриду, — сказал я, — и, куда ни глянь, везде Чисгарависы.

Отвечал мне старец:

— Сей докучает здесь мертвецам и дьяволам; но оставим это и поговорим о деле. Я Педро Грульо, именно Педро, а не Перо, как вы произносите: ведь выбрасывая из моего имени «д», вы делаете меня частью птичьего наряда.

Клянусь богом, когда он назвался Перо Грульо, мне показалось, что я вижу крылья у него за спиной.

— Еще бы мне тебя не знать, — молвил я, — стало быть, ты и есть сочинитель прорицаний Перо Грульо?

— С тем я и пришел, — отвечал страховидный пророк, — о том и пойдет речь. Вы, живые, утверждаете, что мои пророчества — вздор, и всячески над ними насмехаетесь. Сведем-ка счеты.

Пророчества Перо Грульо, то есть мои, гласят:

Вы, плуты, злодеи закоснелые, мерзопакостники, да исполнись это пророчество, чего еще было бы желать? Коли было бы, как господь хочет, было бы по справедливости, по правде, по добру, не было бы так, как хотят дьявол, деньги и алчность. А в наши дни меньше всего делается то, чего господь хочет, а больше всего — то, чего хотим мы вопреки его закону. Хотенье же у всех одно — деньги, и это не только хотенье, но и похоть, ибо люди вожделеют денег, а у денег — свои вожделения, и делается лишь то, чего они вожделеют, и деньги — Нарцисс, себя самого вожделеющий и себя одного любящий. Продолжаю.

Сделайте милость, попробуйте бежать локтями вперед, а потом говорите, что это — неправда. Вы скажете, что правда, столь самоочевидная, — глупость; отменная отговорочка, братцы живые! У вас ведь как говорится: если просто истина — значит, горькая; если мало истины — значит, ложь; если много истин сразу — значит, глупость. Какой же должна быть истина, чтобы вам угодить? И так вы глупы, что даже не заметили, что не такая уж это самоочевидность, как вы думаете, ибо есть и такие, кто на бегу выставляет локти вперед, это лекари, ибо по окончании визита протягивают они руку назад, чтобы сцапать деньги, и хватают их на бегу, и бегут, как мартышка, к тому, кто дает им деньги, чтобы его же и прикончить.