Уильям Шекспир - Сонеты. Гамлет в переводе Николая Самойлова

And all in war with Time for love of you,

As he takes from you, I ingraft you new.

15

Всё то, что на земле произрастает,

Бывает совершенным только миг;

На сцене мира звёзды управляют

Спектаклем, непонятным для других;

Растенья и людей роднит порядок:

Рост каждого зависит от небес,

В зените начинается упадок,

Забвением кончается регресс.

Итог раздумий – грусть от пониманья:

Мой друг сегодня юностью богат,

Но время, ускоряя увяданье,

Стремится полдень превратить в закат.

Люблю тебя, прийти на помощь рад,

Что время заберёт – верну назад.

16

But wherefore do not you a mightier way

Make war upon this bloody tyrant Time,

And fortify yourself in your decay

With means more bless d than my barren rhyme?

Now stand you on the top of happy hours,

And many maiden gardens, yet unset,

With virtuous wish would bear your living flowers,

Much liker than your painted counterfeit:

So should the lines of life that life repair

Which this time's pencil or my pupil pen

Neither in inward worth nor outward fair

Can make you live yourself in eyes of men:

To give away yourself keeps yourself still,

And you must live drawn by your own sweet skill.

16

Ну почему нет у тебя желанья

Тирана – Время усмирить войной

И защитить себя от увяданья

Надёжнее, чем стих бесплодный мой?

Сейчас живёшь ты на вершине счастья,

Глянь, как просторно в девственных садах,

Они готовы за твоё участье

Твой облик повторить в живых цветах.

Жизнь, этим, обновив его умело,

Точнее чем перо и твой портрет

Покажет людям как душой и телом

Ты был красив в расцвете юных лет.

Отдав себя, ты сохранишь в другом

Себя своим любовным мастерством.

17

Who will believe my verse in time to come

If it were filled with your most high deserts?

Though yet, heaven knows, it is but as a tomb

Which hides your life, and shows not half your parts.

If I could write the beauty of your eyes,

And in fresh numbers number all your graces,

The age to come would say, `This poet lies;

Such heavenly touches ne'er touched earthly faces.'

So should my papers (yellowed with their age)

Be scorned, like old men of less truth than tongue,

And your true rights be termed a poet's rage

And stretch d metre of an ntique song:

But were some child of yours alive that time,

You should live twice, in it and in my rhyme.

17

В грядущем не поверят и странице,

Где похвалой тебе наполнен стих,

Хоть видит небо, что она – гробница

Для половины доблестей твоих.

А если мне поможет вдохновенье

Правдиво описать в стихах портрет,

Потомок закричит от возмущенья:

«Таких красавцев не было, и нет!»

Листая пожелтевшие страницы,

Презрительно он скажет: » Автор лжёт,

Описывая ангельские лица,

Болтун мечты за правду выдаёт».

Что я правдив, своею красотой

Поможет доказать ребёнок твой.

18

Shall I compare thee to a summer's day?

Thou art more lovely and more temperate:

Rough winds do shake the darling buds of May,

And summer's lease hath all too short a date;

Sometime too hot the eye of heaven shines,

And often is his gold complexion dimmed;

And every fair from fair sometime declines,

By chance or nature's changing course untrimmed:

But thy eternal summer shall not fade,

Nor lose possession of that fair thou ow'st,

Nor shall Death brag thou wand'rest in his shade,

When in eternal lines to time thou grow'st.

So long as men can breathe or eyes can see,

So long lives this, and this gives life to thee.

18

Сравнить ли мне тебя с июньским днём?

Ты краше и умеренней при этом:

Май бурей расправляется с цветком,

На очень краткий срок даётся лето;

Порою слишком жжёт небесный глаз,

Но чаще скромно прячется за тучей,

Прекрасное – прекрасно только час,

Капризен и силён в природе случай;

Твоя краса принадлежит векам,

Её не портят ни зима, ни лето,

Таскаясь чёрной тенью по пятам,

Не может смерть убить мои сонеты.

Покуда люди дышат и читают,

Они тебя забыть не позволяют.

19

Devouring Time, blunt thou the lion's paws,

And make the earth devour her own sweet brood;

Pluck the keen teeth from the fierce tiger's jaws,

And burn the long-lived phoenix in her blood;

Make glad and sorry seasons as thou fleet'st,

And do whate'er thou wilt, swift-footed Time,

To the wide world and all her fading sweets;

But I forbid thee one most heinous crime:

O, carve not with thy hours my love's fair brow,

Nor draw no lines there with thine ntique pen;

Him in thy course untainted do allow

For beauty's pattern to succeeding men.

Yet, do thy worst, old Time: despite thy wrong,

My love shall in my verse ever live young.

19

Обжора Время, тигру зубы рви,

Тупи льву когти, убавляя силы;

Плоть Феникса сожги в его крови,

Земле верни всё то, что породила;

Твори в полёте и декабрь, и май;

Что хочешь делай, быстрое мгновенье,

Красоты мира старь и разрушай,

Одно лишь запрещаю преступленье:

Не тронь пером чело моей любви,

От злобы дней огороди барьером,

Старение навек останови,

Пусть будет для потомков он примером.

А, впрочем, навреди, как и другим,

В моих стихах жить будет молодым.

20

A woman's face with Nature's own hand painted

Hast thou, the master-mistress of my passion;

A woman's gentle heart, but not acquainted

With shifting change, as is false women's fashion;

An eye more bright than theirs, less false in rolling,

Gilding the object whereupon it gazeth;

A man in hue, all hues in his controlling,

Which steals men's eyes and women's souls amazeth.

And for a woman wert thou first created,

Till Nature as she wrought thee fell a-doting,

And by addition me of thee defeated,

By adding one thing to my purpose nothing.

But since she pricked thee out for women's pleasure,

Mine be thy love and thy love's use their treasure.

20

Ты с женским ликом создан был природой,

Душой и господин, и госпожа;

Нежнее женщин сердцем, но отроду

Живёшь, лишь постоянством дорожа;

Глаза чисты, в них нет игры обмана,

Любой предмет под взглядом – золотой;

Мужская стать – прекрасней нету стана,

Никто не устоит перед тобой.

Тебя творила женщиной природа,

Но полюбив, мужчиной создала,

Добавив то, что мне не нужно сроду,

Тем у меня навеки отняла.

Прошу её: Дай мне без вероломства

Его любовь, а женщинам – потомство.

21

So is it not with me as with that Muse,

Stirred by a painted beauty to his verse,

Who heaven itself for ornament doth use,

And every fair with his fair doth rehearse,

Making a couplement of proud compare

With sun and moon, with earth and sea's rich gems,

With April's first-born flowers, and all things rare

That heaven's air in this huge rondure hems.

O let me, true in love, but truly write,

And then believe me, my love is as fair

As any mother's child, though not so bright

As those gold candles fixed in heaven's air:

Let them say more that like of hearsay well,

I will not praise that purpose not to sell.

21

Я не из тех, чью музу вдохновляет

Писать стихи фальшивая краса,

Кто прелести любимых прославляет,

Используя в сравненьях небеса.

Не позабыв чудес земли и моря,

Соврёт и про весенние цветы,

Расхваставшись, в безудержном задоре

Причислит к редким перлам красоты.

Позвольте мне быть искренним в сонетах;

Мой юный друг, признаюсь не шутя,

Не так хорош, как звёзды, но при этом

Прекрасен, как для матери дитя:

Но я не буду цену набивать

Тому, чем не намерен торговать.

22

My glass shall not persuade me I am old,

So long as youth and thou are of one date,

But when in thee time's furrows I behold,

Then look I death my days should expiate:

For all that beauty that doth cover thee

Is but the seemly raiment of my heart,

Which in thy breast doth live, as thine in me.

How can I then be elder than thou art?

O therefore, love, be of thyself so wary

As I not for myself but for thee will,

Bearing thy heart, which I will keep so chary

As tender nurse her babe from faring ill:

Presume not on thy heart when mine is slain;

Thou gav'st me thine, not to give back again.

22

Стекло зеркал не убедит, что стар,

Пока ты будешь юности ровесник,

Когда тебя лишат морщины чар,

Тогда придёт ко мне о смерти вестник.

Твоя краса для сердца, как наряд,