Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

Но ничего подобного я, по всей видимости, не должен был ожидать от госпожи де Люрсе; сторонница, судя по ее рассуждениям, платонических взглядов на любовь, она не уставала повторять, что плотские чувства не имеют ничего общего с любовью, особенно с любовью благородного сердца; что скандальные положения, в которые то и дело попадают люди, запутавшиеся в сетях страстей, случаются не столько из-за любви, сколько из-за легкомыслия; что любовь может быть слабостью, но в сердце добродетельном никогда не станет пороком. Госпожа де Люрсе допускала, конечно, что и самая твердая в сих принципах женщина может подчас оказаться в опасности; но если она и уступит, то лишь после столь длительной и жестокой борьбы с собой, что поражение свое всегда сможет, хотя бы отчасти, оправдать в собственных глазах. Может быть, госпожа де Люрсе и была права; но последовательницы Платона не всегда последовательны. Я заметил, что быстрее всего сдаются те женщины, которые вступают в любовную игру с легкомысленной уверенностью в том, что их нельзя соблазнить, – потому ли, что они столь же слабы, как и все прочие, или потому, что, не предвидя опасности, оказываются пред нею беззащитными.

Я был слишком молод, чтобы понимать всю абсурдность принципов госпожи де Люрсе, и не мог знать, сколь редко им следуют те самые дамы, которые провозглашают их с великой горячностью; я не умел еще отличать добродетель от надуманной и высокопарной строгости; нет ничего удивительного, что я не ожидал от госпожи де Люрсе большей уступчивости, чем обещали ее речи.

Привязанный еще к ней нитями желания, но уже увлеченный новой страстью или, лучше сказать, влюбленный впервые, я не хотел полностью отказываться от госпожи де Люрсе, раз не имел пока никакой надежды на успех у незнакомки. Я размышлял над тем, как бы мне завоевать одну и в то же время не потерять другую. Однако непобедимая добродетель маркизы делала все дальнейшие попытки безнадежными, и, хорошенько взвесив все за и против, я твердо решил отдать свое сердце той, что нравилась мне больше.

Итак, я не видел госпожу де Люрсе уже три дня и не очень тосковал в разлуке. Она все еще ждала, что я появлюсь; но, удостоверившись, наконец, что я ее избегаю, почувствовала тревогу; боясь совсем потерять меня, она решила стать снисходительнее. Из тех немногих слов любви, которые она от меня услышала, она вывела заключение, что страсть моя несомненна. Но я больше о ней не заговаривал. Как же быть? Требования приличий подсказывали лишь одно решение: ждать, что любовь, которая не может долго принуждать себя, особенно в столь юном и неопытном сердце, вынудит меня еще раз прервать молчание; но это был не самый верный путь. Маркизе не приходило в голову, что я мог отказаться от нее: она думала лишь, что я потерял надежду и стараюсь побороть любовь, причиняющую мне столько страданий. Хотя такое мое настроение не наносило ущерба ее самолюбию, она боялась надолго оставлять меня с подобными мыслями: другие могли предложить мне утешение, которое я бы с досады принял. Но как открыть мне свою любовь, не погрешив против приличий, к коим она была так неотступно привержена? Она уже знала, что уклончивость со мной не годится, но после выспренних речей о морали не решалась объясниться со мной без обиняков.

Терзаемая жестокими колебаниями, маркиза приехала с визитом к госпоже де Мелькур. Я вернулся позже, и когда мне доложили, что она у матушки, чуть было не уехал снова. Но, немного поразмыслив, почувствовал, что такой поступок был бы уже слишком нелюбезным; к тому же она может объяснить себе мое бегство робостью и вообще чувствами, которых я к ней больше не питал и которых она не должна отныне во мне подозревать. Итак, я вошел в гостиную. Маркиза находилась среди матушкиных гостей; она была задумчива, даже как будто озабочена. Я поклонился ей спокойно и непринужденно. Однако в глазах моих, вероятно, не было веселости: я грустил оттого, что весь этот день тщетно искал мою незнакомку. Я немного побеседовал с госпожой де Люрсе, – впрочем, о вещах безразличных и банальных. Она спросила, где я был, задала еще несколько подобных вопросов с видом холодным и равнодушным; видимо, пока мы были окружены гостями, она не желала начинать разговор. Толпа приглашенных, наконец, поредела, в гостиной оставались только госпожа де Мелькур и еще несколько человек. Не в силах долее сдерживать желания остаться со мной наедине, госпожа де Люрсе сказала с серьезным видом:

– Кстати, господин де Мелькур, мне нужно поговорить с вами; ступайте за мной.

И с этими словами она вышла в соседнюю комнату.

Будь на моем месте другой, этот поступок можно было бы назвать весьма смелым; но между нами он не решал ничего. Со мной она могла бы позволить себе много больше – никто и не подумал бы ее осудить: таково было ее обычное обращение со мной. Я последовал за ней, со смущением спрашивая себя, о чем она намерена говорить и, главное, что я буду ей отвечать. Она довольно долго смотрела на меня строгими глазами, затем сказала:

– Возможно, вам покажется странным, сударь, что я жду от вас объяснений.

– От меня, сударыня? – сказал я.

– Да, сударь, от вас. С некоторых пор вы держите себя со мной неподобающим образом. Я хотела бы оправдать вас в собственных глазах и считать виновной себя. Но я не вижу своей вины. Разъясните мне, в чем вы можете меня упрекнуть? Оправдайтесь, если сумеете, в своем невнимании и пренебрежении.

– Сударыня, – ответил я, – вы меня удивляете. Мне казалось, что я никогда не позволял себе ни малейшей неучтивости; право, я в отчаянии, если действительно заслужил этот упрек и чем-то погрешил против уважения, какое всегда питал к вам, и против дружбы, на которую вы разрешили мне надеяться.

– Высокопарные речи, – заметила она. – Если бы я требовала от вас громких слов, то была бы вполне удовлетворена. Но вы неискренни. Уже четыре дня, как вы изменили свое отношение ко мне. Вы предпочитаете отрицать истину, чтобы не оправдывать свое поведение. И все же я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос: что побудило вас отвергнуть мою дружбу? Это каприз? Или у вас есть основания быть недовольным мною? Вы сами видите: я не злоупотребляю правами, какие дает мне разница в возрасте. Но, как вы ни молоды, я считала вас человеком порядочным и потому обращаюсь с вами не как с беспечным юношей, а как с другом, на которого можно положиться и с которым нелегко расстаться. Вам следовало бы ценить мое доверие. Разъясните мне, наконец, как я должна вести себя с вами; и, главное, откройте, почему в последние дни вы меня избегаете, а если мы оказываемся вместе, то по выражению вашего лица видно, что вы этому не рады.

– Зачем вы требуете, сударыня, чтобы я признался в провинностях, которых за мной нет? – возразил я. – Если вам кажется, что я избегаю вашего общества, то вы прекрасно знаете отчего. И если я не осмеливаюсь теперь говорить с вами в прежнем тоне, то единственно потому, что тон этот, судя по всему, был вам неприятен.