Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

– Меня удивляет только одно, – сказала госпожа де Люрсе, – как при подобных взглядах, которых вы отнюдь не скрываете, при вашей привычке быть неверным из принципа, при вашей скандальной манере поддерживать и рвать любовные отношения, находятся настолько безрассудные женщины, чтобы считать вас достойным любви?

– А я, – холодно отвечал Версак, – не нахожу в этом ничего удивительного; было бы странно, если бы женщины не любили нас за недостатки, которые роднят нас с ними и спасают от нашего презрения. Мы непостоянны, говорите вы; а вы-то разве постоянны? Вы утверждаете, что мы рвем любовные отношения скандальным образом. Этого я, право же, не замечал: по-моему, мы рвем их по возможности без шума, так же как и завязываем; если это не проходит незамеченным, то не всегда по нашей вине.

– Прикажете понимать так, что женщины сами компрометируют себя? – спросила госпожа де Люрсе.

– Несомненно, сударыня, – ответил он. – Есть, конечно, женщины, стремящиеся держать свои слабости в глубокой тайне; но сколько таких, которые любят нас только затем, чтобы это стало известно, и сами спешат оповестить весь свет о своем падении.

– А госпожа де***? – сказала маркиза. – Она так нежно любила вас и так горячо желала скрыть это от людей. Что же, разве она сама погубила себя? Кто из вас кричал направо и налево об этой связи?

– Ни она, ни я, – возразил Версак, – и мы оба. Она боялась огласки, я был того же мнения и тоже ее страшился. Но знаете как бывает? Вокруг нас глаза, которые трудно обмануть; люди заметили, что мы любим друг друга. Как мы ни старались уберечь нашу тайну, они стали говорить о том, что видели; напрасны были все мои усилия не допустить скандала, соблюсти приличия, даже пожертвовав собой. Все были уверены, что я влюблен, потому что я и в самом деле был влюблен. И так бывает всегда, даже с самыми осторожными любовниками.

– А я все-таки считаю, что вы ошибаетесь, – сказала она, – я знаю случаи, опровергающие ваше мнение.

– Глубокое заблуждение! – возразил Версак. – Женщине часто кажется, что никто не догадывается о ее поступках – и только потому, что мы хорошо воспитаны и делаем вид, что ничего не замечаем. Но одному богу известно, как подробно обсуждаются в свете эти тщательно скрываемые сердечные тайны; я, например, не могу похвалиться особенной проницательностью, а между тем даже от меня ничто не ускользает.

– Еще бы! – воскликнула госпожа де Люрсе насмешливо. – Кто же сомневается!

– Ах, боже мой, маркиза, – ответил Версак, – если бы вы только знали, что мне подчас удается подметить, вы были бы лучшего мнения о моей наблюдательности. Например, совсем недавно я был у одной высоконравственной дамы, умной женщины, чьи увлечения скрыты под маской величайшей сдержанности, чьи былые ошибки забыты и сменились добродетелью и благоразумием. Согласитесь, – добавил он, – что такие женщины существуют. Так вот, я беседовал наедине с дамой подобного добродетельного склада. Но вот входит любовник; его принимают холодно, как малознакомого человека, – и все же глаза ее при этом блеснули, голос смягчился; молодой человек, совсем еще не оперившийся птенец, смущен до оцепенения, а я… Я все видел, все понял и поспешил уйти, чтобы поскорее разнести новость по всем гостиным.

И с этими словами, приведшими меня в крайнее замешательство и сильно встревожившими госпожу де Люрсе, Версак поднялся и стал откланиваться.

– Ах, граф, – воскликнула госпожа де Люрсе, – вы уходите! Это, право, жестоко. Я сто лет вас не видела. Нет, нет, вы останетесь.

– К сожалению, никак не могу, – сказал Версак. – Вы себе не представляете, сколько у меня дел, уму непостижимо, голова идет кругом. Но если вы сегодня вечером дома и желаете меня видеть, я к вашим услугам, что бы ни случилось.

Госпожа де Люрсе согласилась с такой радостью, будто никогда не питала к нему отвращения, и граф вышел.

– Вот, – сказала она, когда мы остались одни, – самый опасный фат, самый злобный сплетник, самый скверный негодяй при дворе.

– Если вы так дурно о нем думаете, – спросил я, – зачем вы его принимаете?

– Зачем! – ответила она. – Если бы мы поддерживали отношения лишь с теми, кого уважаем, то скоро остались бы в полном одиночестве. Чем меньше любят таких людей, как Версак, тем больше с ними считаются. Как их ни ласкай, они все равно будут тебя поносить; но если вдруг порвать с ними, они тебя растопчут. Этот человек высокого мнения только о самом себе и клевещет на весь свет без совести и без милосердия. Десятка два женщин, таких же легкомысленных, безнравственных и, может быть, еще более презренных, чем он, создали ему славу и сделали модным кумиром. Он изъясняется на каком-то особенном жаргоне, в котором соединяет поверхностный лоск светского фата с безапелляционностью педанта. Он не знает ничего, а судит обо всем. Но он носит громкое имя. Он так хвастает своим умом, что в конце концов убедил всех, что умен. В свете боятся его злого языка; все его ненавидят, и оттого он всюду принят.

Несмотря на горячность, с какой госпожа де Люрсе рисовала этот убийственный портрет Версака, ей не удалось убедить меня в его верности. Версак служил мне теперь образцом для подражания, и я объяснял себе ее нелестный отзыв и отвращение только досадой на то, что он сумел избежать ее сетей.

Презрение мое к ней только возросло. Но мы остались одни, она была красива, и я знал, что нравлюсь ей. Она уже не внушала мне ни любви, ни уважения: я больше не боялся ее, но тем желанней она мне казалась. Чтобы придать себе смелости, я мысленно повторял все, что услышал от Версака; я вспомнил ее поведение со мной, и чем больше краснел за свою постыдную глупость, тем меньше склонен был ее простить. Закончив хвалебное слово о Версаке, маркиза посмотрела на меня так странно, в глазах ее светилась такая необыкновенная нежность, что даже отказавшись от намерения мстить, я не устоял бы перед ее чарами. Я вдруг позабыл, что победа над ней немногого стоит; я был слишком молод, чтобы об этом думать. В моем возрасте случай сильнее предубеждения; да и желал я от нее того, что вовсе не требовало уважения.

Без лишних слов я подошел и поцеловал у ней руку с решительным видом, который должен был оправдать ее надежды.

– Что же? – спросила она, улыбаясь. – Сегодня вы намерены быть благоразумнее, чем вчера?

– Безусловно, – сказал я твердо. – Минуты, которые вы дарите мне, слишком драгоценны, чтобы не воспользоваться ими; боюсь, до настоящего времени я упускал их самым глупым образом и вы мною недовольны.

– Что это значит? – спросила она, несколько преувеличивая свое удивление.

– Это значит, – сказал я, – что я желаю, чтобы вы меня любили, чтобы вы мне это сказали, чтобы теперь вы мне это доказали.