Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума

– Нет, – сказала она, – это не годится; пусть он сам поделится со мной своими волнениями; тогда я буду знать, что ему посоветовать.

– Что ж, сударь мой, – сказал мне Версак, – исповедуйтесь. Вы поистине счастливец. Но такого рода признания, – добавил он, видя, что я ошеломлен, – не делают при свидетелях.

– Однако что же это за великий секрет? – спросила госпожа де Сенанж. – Я ничего не понимаю. Я заинтригована.

– Очень плохо, что не понимаете, – продолжал Версак, – кто сам ни о чем не догадывается, тот не достоин, чтобы ему делали признания.

– Не беспокойтесь, сударыня, – вмешалась тут госпожа де Монжен, – раньше или позже эта чудесная тайна откроется вам.

– А тем временем, – возразила госпожа де Сенанж, – ее от меня упорно скрывают.

– Ну вот, теперь я вижу, что мы можем без всякого риска открыть ее вам, – сказал Версак. – Но скажите вот что: где вы сегодня ужинаете? В Предместье [9]?

– Да, – ответила госпожа де Сенанж, – но не у себя. Мы обе приглашены к маршальше***. Приходите тоже.

– Увы, не смогу, – сказал Версак, – я также ужинаю в некоем предместье, но в другом.

– А! Любовное свидание, надо полагать?

– Любовное? Нет.

– Это все та же хорошенькая госпожа де***?

– Та же никак не может быть, потому что она никогда не была моей.

– Ну, знаете ли, это даже глупо! – воскликнула госпожа де Монжен. – Какой смысл отрицать то, что всем известно, о чем уже скоро два месяца кричат на всех перекрестках!

– Как убедить вас, сударыня, что я отнюдь не обладаю всеми женщинами и всеми пороками, которыми меня наделяет молва?

– В таком случае это какая-то старая связь? – предположила госпожа де Сенанж.

– Нет, – ответил Версак, – последнюю старую связь я разорвал как раз сегодня утром.

– Неужели нам никак нельзя узнать, кто ваша теперешняя любовь?

– Которая именно? Самая новая?

– Да, самая новая.

– Как, вы не знаете? Странно! Неужели вы так-таки и не знаете, кто она? Но ничего. Об этом скоро будут тоже кричать на всех перекрестках, и вы все узнаете. А я-то думал, это уже давно всем известно. Началась наша любовь в Опере, продолжалась в другом месте, а закончится сегодня в моем холостяцком домике. У меня, поверьте, очаровательный маленький домик. Да, вот прекрасная мысль: я приглашаю вас всех в этот домик поужинать в интимной обстановке.

– О, как любезно и забавно! – сказала госпожа де Монжен, – это там же, где…

– Да, сударыня, – прервал он, – там же. Итак, мое предложение принято?

– Интимный ужин в холостяцком домике! – ужаснулась госпожа де Сенанж. – Да бог с вами! Такие пирушки совершенно неприличны, в хорошем обществе их вполне справедливо осуждают.

– Что за вздор! – воскликнул Версак. – Даже если их и осуждают, стоит ли обращать внимание? Да прячься от людей или не прячься, они все равно все узнают! Чем больше вы будете считаться с мнением общества, тем суровее оно вас осудит. А по-моему, нет ничего приличнее, удобнее и надежнее небольшого уединенного домика, где никто не подслушивает и не подсматривает и где вы ограждены от сплетен, которые, судя по вашим речам, так сильно вас пугают. Я считаю, они вошли в моду не столько в силу необходимости, сколько именно потому, что мы больше всего печемся о приличии. Где еще можно поужинать вдвоем так уютно и спокойно, как в холостяцком домике? Где еще в наше время можно на свободе вступить в приятное общение? Как нам обойтись без такого домика? Женщина с нежным сердцем или вольным образом мысли, но уважающая себя и потому желающая скрыть свои увлечения и шалости, – может ли она уберечь свое доброе имя без этого укромного пристанища? Что может быть добропорядочней, надежней, потаенней, чем радости, вкушаемые в этом приюте любви? Избавившись от утомительной парадности, ускользнув из пышных апартаментов, где любовь бесприютна, где она постепенно хиреет, мы переносим ее в скромный домик, где она оживает и расцветает вновь. Под его приветным кровом воскресают желания, заглушенные светской суетой, и жажда наслаждений долго не иссякает.

– Ах, граф! – воскликнула, рассмеявшись, госпожа де Сенанж, – если бы эти ваши домики обладали такой волшебной силой, кто бы согласился жить в особняках?

– Не стану утверждать, – продолжал Версак, – что в домике любовь никогда не охладевает; но, во всяком случае, желание там живее и сильнее.

– Что ж, это тоже не пустяк, – согласилась она. – Но в ожидании пиршества в вашем домике приходите оба ко мне, когда я приеду из Версаля: на днях я собираюсь ехать в Версаль, а как только вернусь, дам вам знать.

– Мне! – воскликнул Версак. – Вы же знаете, как я рассеян. Я могу сам забыть и не напомнить Мелькуру. Напишите лучше ему, это будет вернее, а он мне сообщит, какой день вы выбрали для нашей встречи.

– Согласна, – сказала она, – ведь это будет всего лишь пригласительное письмо, ни к чему не обязывающее.

– О боже! Вы просто несносны с вашими заботами о приличиях! – воскликнул Версак. – Клянусь, никто не заходит так далеко в соблюдении церемоний. В конце концов вы станете ханжой. Разумеется, приличия надо соблюдать; но чрезмерная щепетильность слишком стеснительна. Я серьезно боюсь, что вы впадете в ханжество.

– Насчет ханжества можете быть спокойны, оно не в моем характере; но распущенности я не выношу и не прощаю.

– Женщина такого знатного происхождения, как вы, не может мыслить иначе, – сказал он серьезно. – Но не беспокойтесь насчет этой записки, все их посылают, в этом нет ничего зазорного.

– Так вы придете, сударь? – спросила она.

– Я очень хотел бы, сударыня, – ответил я, – но не знаю, не уеду ли я в деревню вместе с моей матушкой на все это время.

– Нет, сударь, – сказал мне Версак, – нет! Вы не поедете в деревню или сразу же вернетесь. Кто же в ожидании такой приятной пирушки уезжает с матерью в деревню?

Что бы ни говорил Версак, моя недовольная физиономия свидетельствовала о том, что он меня не убедил, а госпожа де Сенанж была явно огорчена препятствием, которое я выставил. Но Версак, твердо решивший отвлечь меня от госпожи де Люрсе, так упорно настаивал, что я не мог долее противиться, и мне пришлось дать обещание, которое я тут же решил нарушить, поскольку оно было вынужденным.

Меня возмущало насилие, применяемое ко мне, и я все больше приходил к убеждению, что госпожа де Сенанж, несмотря на свои высоконравственные рассуждения, является именно той, за кого я ее принял с первого взгляда. Ее так же мало занимали вопросы нравственности, как меня предстоящее мне блаженство.

– Как я признательна вам за любезность, – сказала она мне с нежностью, – вы очаровательны. Говорю от всей души, вы очаровательны. Но скажите же, что вам будет приятно снова со мной встретиться.