Коллектив авторов - Европейские поэты Возрождения

«Тебя прощаю, друг… и ты прости,
Не телу, нет, — не знает страха тело.
За душу помолись и окрести
Меня. Ты совершишь благое дело».
Она мольбой, невнятною почти,
Растрогать сердце витязя сумела,
И, гнев забыв и тысячи угроз,
Он плакать хочет и не прячет слез.

Неподалеку брал ручей начало,
Пробив журчащей струйкой горный скат.
Наполнив шлем, Танкреду предстояло
Угодный богу совершить обряд.
Он, над врагом склонясь, его забрало
Приподнимает. О, виденье! Взгляд
Узнал ее, и задрожали руки.
Танкред молчит, сердечной полон муки.

Нет, он не умер, он остался жив,
Он — на свою беду — собой владеет,
Надеясь, что, водою окропив,
Сраженную мечом спасти сумеет.
Когда над ней, колена преклонив,
Слова обряда шепчет он, светлеет
Ее чело, и словно говорит
Она: «Душе на небо путь открыт».

Лицо покрыла бледность гробовая,
Сродни фиалкам посреди лилей,
И кажется, что небо, сострадая,
И солнце наклоняются над ней.
Но вот она к Танкреду, умирая,
Залогом мира длань взамен речей
Подъемлет и в неловкой этой позе,
Как будто бы уснув, почиет в бозе.

Танкред не сможет никогда понять,
Как мог собою он владеть дотоле.
Недолго силы сердцу растерять,
Державшиеся в нем усильем воли.
На чувствах, на челе его — печать
Смертельная от нестерпимой боли.
В нем все напоминает мертвеца:
Безмолвие, недвижность, цвет лица.

Его душа бы следом устремилась
За благородною ее душой,
Что в небеса на крыльях возносилась,
Когда б отряду франков за водой
Или еще зачем-то не случилось
Направиться сюда. Они с собой
Увозят в стан Клоринду и Танкреда,
Поверженного в прах своей победой.

По снаряженью вождь издалека
Узнал Танкреда и через мгновенье,
Приблизившись, — о, жребия рука! —
Увидел деву. Он в недоуменье.
Другой бы приказал наверняка
Волкам ее оставить на съеденье,
А он нести, хотя неверной мнит,
В шатер к Танкреду и ее велит.

Несущие считают, и напрасно,
Что паладина жизнь оборвалась.
И вдруг он застонал, и стало ясно,
Что не убит, а только ранен князь,
Тогда как неподвижно и безгласно
Второе тело. Вот, не торопясь,
В шатер просторный вносят их обоих,
Но с тем, чтоб в разных поместить покоях.

Хлопочут люди верные вокруг,
И не проходят втуне их старанья.
Уж рыцарь смутно слышит речи слуг
И рук целящих видит очертанья.
Однако то, что ожил он, не вдруг
Доходит до туманного сознанья.
Но наконец он свой походный дом
И слуг узнал и говорит с трудом;

«Я жив? Дышу? И созерцают очи
Спокойно этот ненавистный день,
Что преступление минувшей ночи
Явил, рассеяв роковую тень?
И ты, рука, ты не имеешь мочи,
Тебе, трусливой, шевельнуться лень,
Затем чтобы казнить меня, злодея,—
Тебе, сразившей стольких, не жалея?

Возьми оружье, дабы в грудь вонзить
И это сердце изрубить на части.
Ужели ты, привыкшая разить,
Не хочешь мне помочь в моем несчастье
Из жалости? Итак, я должен жить
Примером душу погубившей страсти,
Любви жестокой горестный пример,
Бесчестия достойный изувер.

Я должен жить, и где бы ни носило
Меня, страданий мне не превозмочь.
И день и ночь — мне будет все немило:
В моей ошибке виновата ночь,
А солнце мне на все глаза открыло;
И от себя я буду мчаться прочь,
Себя возненавидя бесконечно,
И сам к себе прикован буду вечно.

Но где останки милые лежат?
Кто мог предать несчастную могиле?
Едва ли то, что пощадил булат,
Прожорливые звери пощадили.
Какою благородной пищей глад
Безжалостные твари утолили!
Сначала я, и после хищный зверь!..
Где, милый прах, искать тебя теперь?

Я верю, что тебя найти сумею,—
Сам по себе не можешь ты пропасть.
Но если хищных тварей не успею
Опередить, пускай любимой часть
Меня постигнет. Пусть вослед за нею
Меня живьем поглотит та же пасть
И станет мне могилою утроба:
Отдельного я не желаю проба».

Так молвит он и узнает в ответ,
Что здесь останки бренные. Ужели!
В потухшем взгляде вспыхивает свет,
Как будто тучи в небе поредели
При вспышке молнии. С трудом Танкред
Подъемлет члены вялые с постели
И, на увечный припадая бок,
Влачится к той, кого мечу обрек.

Когда ее увидел он на ложе,
Увидел рану страшную в груди
И бледный лик, на сумерки похожий,
Танкред едва не рухнул посреди
Походного жилья. Но для чего же
Тогда друзья стояли позади?
«О милые черты, — воскликнул витязь,—
Что, смерть украсив, смерти не боитесь!

О милая рука, что мира в знак
И дружества к убийце простиралась!
Какими видит вас недавний враг?
Холодный прах, тобою лишь осталось
Мне напоследок любоваться.
Как? Над ней моя десница надругалась,
А ты дерзаешь, беспощадный взор,
Убитую разглядывать в упор?

И горькими не полнишься слезами?
Так пусть же кровь пример покажет им,
Пускай прольется!» С этими словами
Несчастный, жаждой смерти одержим,
Повязки рвет дрожащими руками,
И током кровь из ран бежит густым,
И рыцарь чувств лишается от боли —
И только тем спасен помимо воли.

Его кладут в постель и не дают
Измученной душе покинуть тело.
О горе князя в несколько минут
Молва огромный лагерь облетела.
И вот уже Готфрид печальный тут,
Друзья в палатку входят то и дело.
Кто умоляет, кто бранит его,—
Не помогает князю ничего.

Мучительны для сердца наставленья
И ласковые доводы друзей.
Не так ли рана от прикосновенья
Смертельная болит еще сильней?
Но тут, как пастырь, облегчить мученья
Стремящийся больной овце своей,
Отшельник Петр берется за Танкреда,
Как бы его не прерывая бреда:

«Танкред, себя ты не узнаешь сам.
Ты оглушен, но кто тому виною!
Ты слеп, Танкред, но что твоим глазам
Прозреть мешает! Знай — своей бедою
Всецело ты обязан Небесам.
Ты их не видишь? Голос над собою
Не слышишь грозный, что тебе идти
И впредь велит по прежнему пути?

На путь, достойный рыцаря Христова,
Вернуться призывает он тебя,
На путь, которым (для пути другого)
Ты пренебрег, неверную любя.
За это справедливо и сурово
Уже наказан ты. Приди в себя:
В твоих руках твое спасенье ныне.
Ужели ты не примешь благостыни?

Не принимаешь? Небу супротив
Идти дерзаешь, о слепец беспечный?
Куда спешишь ты, обо всем забыв
На свете, кроме скорби бесконечной?
Не видишь ты — перед тобой обрыв?
Одумайся на грани бездны вечной!
Ты гибели двойной не избежишь,
Коль скоро скорбь свою не победишь».