Джон Мильтон - АРЕОПАГИТИКА

Если я, Лорды и Общины, до такой степени полагаюсь на вашу доброту и просвещенное благородство, что решаюсь прямо противоречить изданному вами Постановлению, то от упреков в неопытности или дерзости я легко смогу защитить себя, когда все поймут, насколько, по моему мнению, вам более подходит подражать древней и изящной гуманности Греции, чем варварской гордости гуннского и норвежского тщеславия. Именно из тех времен, тонкой мудрости и знаниям которых мы обязаны тем, что мы уже не готы и не ютландцы, я могу указать человека, обратившегося из своего частного жилища с письменным посланием к афинскому Парламенту с целью убедить его изменить существовавшую тогда форму демократического правления [4] Здесь имеется в виду знаменитый афинский ритор и публицист Исократ (436–338 до н. э.), обратившийся в 348 г. к ареопагу с речью, в которой советовал восстановить форму правления, установленную Солоном. Исократ, не обладавший необходимыми оратору физическими данными, не произносил свои речи; поэтому Мильтон говорит о «письменном послании». Эта речь Исократа известна под названием «Ареопагитик»; Мильтон, избравший для своего обращения к парламенту ту же форму «письменной речи», заимствовал и ее название. . В те дни людям, занимавшимся наукой мудрости и красноречия, оказывалась не только в их собственной стране, но и в других землях такая честь, что города и веси слушали их охотно и с большим уважением, если они публично обращались с каким-либо увещанием к государству. Так, оратор Дион из Прузы — иностранец и частный человек — давал совет родосцам по поводу одного ранее изданного ими закона; я мог бы привести множество и других примеров, но в этом нет надобности.

Однако, если жизнь, посвященная всецело научным занятиям, а также естественные дарования — которые, к счастью, далеко не из худших и при пятидесяти двух градусах северной широты [5] Широта Лондона. — и не дают мне права считать себя равным кому-либо из обладателей подобных преимуществ, то я хотел бы все же, чтобы меня считали не настолько ниже их, насколько вы превосходите большинство тех, кто выслушивал их советы. Величайшее же доказательство вашего действительного превосходства над ними, Лорды и Общины, верьте, будет налицо, если ваше благоразумие услышит и последует голосу разума — откуда бы он ни исходил, — и вы под влиянием его отмените изданный вами Акт столь же охотно, как любой изданный вашими предшественниками.

Если вы готовы действовать таким образом — а сомневаться в этом было бы оскорблением для вас, — то я не вижу причин, которые бы воспрепятствовали мне указать вам подходящий случай для проявления как свойственной вам в высокой степени любви к истине, так и прямоты вашего суждения, беспристрастного и к вам самим; для этого вам нужно только пересмотреть изданное вами Постановление о печати, согласно которому ни одна книга, памфлет или газета отныне не могут быть напечатаны иначе, как после предварительного просмотра и одобрения лиц или, по крайней мере, одного из лиц, для того назначенных. Той части, которая справедливо сохраняет за каждым право на его рукопись, а также заботится о бедных, я не касаюсь; желаю только, чтобы эта часть не послужила предлогом к обиде и преследованию честных и трудолюбивых людей, не нарушивших ни одной из этих статей. Что же касается другой статьи, о книжной цензуре, которую мы считали умершей вместе с родственными ей великопостными и брачными разрешениями прелатов [6] Во время английской революции был введен гражданский брак, для которого не требовалось разрешения духовенства. Великопостное разрешение — разрешение есть в некоторые дни поста рыбную пищу. , то по поводу этой части закона я постараюсь вам показать, при помощи предлагаемых вам рассуждений, следующее: во-первых, что изобретателями этого закона были люди, которых вы бы неохотно приняли в свою среду; во-вторых, как вообще следует относиться к чтению, каковы бы ни были книги; и, в-третьих, что это Постановление ничуть не поможет уничтожению клеветнических, возмутительных и мятежных книг, — для чего оно главным образом и было издано. Наконец, это Постановление, прежде всего, отнимет силу у всех ученых и послужит тормозом истины, не только потому, что лишит упражнения и притупит наши способности по отношению к имеющимся уже знаниям, но и потому, что задержит и урежет возможность дальнейших открытий, как в духовной, так и в светской областях.

Я не отрицаю того, что для церкви и государства в высшей степени важно бдительным оком следить за поведением книг, так же, как и за поведением людей, и в случае надобности задерживать их, заключать в темницу и подвергать строжайшему суду как преступников; ибо книги — не мертвые совершенно вещи, а существа, содержащие в себе семена жизни, столь же деятельные, как та душа, порождением которой они являются; мало того, они сохраняют в себе, как в фиале, чистейшую энергию и экстракт того живого разума, который их произвел. Я знаю, что они столь же живучи и плодовиты, как баснословные зубы дракона, и что, будучи рассеяны повсюду, они могут воспрянуть в виде вооруженных людей. Тем не менее, если не соблюдать здесь осторожности, то убить хорошую книгу значит почти то же самое, что убить человека. Кто убивает человека, убивает разумное существо, подобие Божие; тот же, кто уничтожает хорошую книгу, убивает самый разум, убивает как бы зримый образ Божий. Многие люди своею жизнью только обременяют землю; хорошая же книга — драгоценный жизненный сок творческого духа, набальзамированный и сохраненный как сокровище для грядущих поколений. Поистине, никакое время не может восстановить жизнь, да в этом, быть может, и нет большой потери; но длинный ряд веков часто не в состоянии пополнить потерю отвергнутой истины, утрата которой приносит ущерб целым народам. Поэтому мы должны быть осторожны, преследуя живые труды общественных деятелей, уничтожая созревшую жизнь человека, накопленную и сбереженную в книгах; в противном случае мы можем совершить своего рода убийство, иногда причинить мученичество; если же дело идет о всей печати, то учинить своего рода поголовное избиение, которое не ограничивается просто умерщвлением жизни, но поражает самую квинтэссенцию, самое дыхание разума, убивает не жизнь, а бессмертие. Однако, чтобы меня не обвинили в том, что я, нападая на цензуру, оправдываю излишнюю вольность, я не откажусь сослаться на историю, насколько это будет нужно, для выяснения мер, принимавшихся в славных древних государствах против литературных непорядков до того времени, пока проект о цензуре не выполз из инквизиции, не был подхвачен нашими прелатами и не захватил некоторых из наших пресвитеров.