Алексей Парин - Чудесный рог: Народные баллады

На свадьбе Александра Сергеевича Пушкина и Наталии Николаевны Гончаровой пели любимую песню поэта, горькую, протяжную.

Извечный сюжет народной песни — девушку насильно выдают замуж — трактуется в этом шедевре русского фольклора с психологической тонкостью, немногословно и динамично.

«Матушка моя, что во поле вьется?» — не предвещая ничего страшного, звучит спокойный голос девушки, и только мрачноватый строй мелодии, тревожное повторение: «Родимая ты моя, что во поле вьется?» — с горестным нажимом на каждый слог в слове «родимая» заставляют слушателя заподозрить начало событий важных и нерадостных. Мягкий, успокаивающий ответ матери: «Дитятко мое, то кони разыгрались», повтор: «Родимое ты мое, то кони разыгрались» — с тем же нажимом на каждый слог в слове «родимое» на миг останавливает движение тревожного чувства. А потом снова звучит испуганный голос девушки, которая смотрит в окно и многое уже поняла, а в ответ на него — снова успокаивающий, снова ласковый голос матери: все было понятно еще вначале, но мать, жалея «дитятко», гнала от нее мрачные мысли, оберегала от преждевременного страха…

Удивительная эта песня, которая и теперь неизменно трогает сердца в любом исполнении — задушевно-домашнем или профессионально-утонченном, — соединяет в себе три, казалось бы, трудносоединимые черты: твердую последовательность в рассказе о событии, т. е. эпичность, тонкость и силу в выражении чувства, т. е. лиризм, и напряженность в разворачивании сюжета, «закрученность» действия, т. е. драматизм, точнее — драматургичность.

«Я должен признаться в собственной дикости: каждый раз, когда я слышу старинную песню о Перси и Дугласе, мое сердце начинает биться сильнее, чем при звуке боевого рожка, а ведь она поется каким-нибудь простолюдином, голос которого столь же груб, как и слог песни» [1] Сидни Филип. Защита поэзии / Пер. с англ. В. Олейника. — В кн.: Литературные манифесты западноевропейских классицистов. М., 1980, с. 152–153. ,— писал в XVI веке английский поэт, адепт поэзии ученой, утонченной и виртуозной, сэр Филип Сидни об одной популярной в народе английской балладе.

«…Чувства, выраженные в этой балладе, чрезвычайно естественны, и поэтичны, и полны той величественной простоты, какой мы восхищаемся у величайших поэтов древности… Только природа может произвести такое впечатление и доставить удовольствие всем вкусам, как самым непосредственным, так и самым утонченным… В ней есть такие места, где не только мысль, но и язык величествен, а стихи звучны» [2] Аддисон Джозеф. Эссе из журнала «Спектейтор» /Пер. с англ. Е. Лагутина. — В кн.: Из истории английской эстетической мысли XV III века. М., 1982, с. 129. ,— писал в XVIII веке английский поэт и критик, «законодатель вкусов» того времени, защитник классицистской строгости Джозеф Аддисон о той же самой балладе.

Прерывая разговор о русской песне цитатами, посвященными английской балладе, можно связать «Матушку», близкую нам и живую, с тем далеким и ушедшим миром, который стоит за текстами этой книги. Такая связь не субъективна, выбрана не для красного словца. Английская народная баллада, равно как и вообще любая западноевропейская народная баллада, есть разновидность народной песни. Определение, которое принято к настоящему времени большинством фольклористов многих стран, гласит, что народная баллада есть повествовательная песня преимущественно лирико-драматического характера со строфическим построением. Добавим, что для большинства народных баллад характерен припев (рефрен), часто не имеющий прямого отношения к содержанию песни; функции рефрена, по-видимому, исходно были связаны с ритмическими структурами произведения, так как баллада иногда (во всяком случае, в Дании) не только пелась, но и танцевалась.

Слушая «Матушку», читая баллады этой книги, мы должны будем вслед за Сидни «признаться в собственной дикости» и вслед за Адиссоном покориться «величественной простоте», потому что, без каких-либо комментариев вслушиваясь в английскую «Балладу о двух сестрах», или немецкую «Лилофею», или датскую «Силу арфы», мы вновь и вновь будем испытывать прямое эмоциональное воздействие этих шедевров фольклора.

Каковы же их корни, кем и когда были созданы эти произведения?

Баллады возникли в эпоху зрелого средневековья (во многом как продолжение более ранней эпической традиции) в виде произведений устных, поддерживаемых в памяти народа только благодаря исполнителям. Как любой устный памятник, баллады «не знают ни автора в обычном понимании слова, ни канонического текста, ни определенной даты создания, ни отделенных непроницаемыми барьерами редакций» [3] Гринцер П. А. В кн.: Типологические исследования по фольклору. М., 1975, с. 157. . Именно поэтому для нас не существует истории развития баллады как таковой: лишь записи, которые начинают делаться в разных странах в разное время, но всюду не ранее XVI века, фиксируют их и переводят, так сказать, из мира неосязаемого в мир материальный. Никто не может с уверенностью говорить о возрасте или месте возникновения той или иной баллады; лишь по определенным чертам удается разделить баллады на какие-то группы и тем самым обозначить опорные пункты в систематизации сложного мира народной баллады.

В частности, в английской фольклористике сложилось устойчивое представление о двух основных слоях в англо-шотландском балладном фонде: это, с одной стороны, так называемые «традиционные баллады» (собственно народные) и, с другой стороны, «баллады менестрелей» (т. е. созданные профессиональными музыкантами-литераторами, а не «народными певцами»). Произведения первого типа, как отмечается, безличны, в них, как правило, не уточняется место действия, сюжетное ядро трактуется в известной степени сухо и динамично; в балладах второго типа певец часто выдает себя отчетливо выделяемым «я», проявляет вкус к топографическим частностям, к подробному, неторопливому рассказыванию. И тем не менее баллады второго типа все же входят во все собрания баллад народных, поскольку менестреля надо воспринимать скорее не как утонченного носителя всей суммы средневековой культуры, но как странствующего полуобразованного певца (что-то вроде шарманщика более позднего времени), развлекающего низкий люд на ярмарках и постоялых дворах.

Даже конкретные исторические события, лежащие в основе тех или иных баллад, мало что говорят о времени создания: циклы скандинавских и немецких баллад об императоре Теодорихе (вспомним стихи А. А. Блока о Равенне принявшем в фольклоре имя Дидрика Бернского, вобрали в себя ранние германские сказания и возникли в окончательном виде в самое разное время, во всяком случае, формировались на протяжении нескольких веков.