Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон

– По крайней мере, – сказал я, – они обладают двумя замечательными добродетелями, если можно применять к ним это выражение, и если бы у людей они были так же устойчивы в душе, как у них в их природном инстинкте, то люди жили бы в постоянном мире; эти добродетели – смирение и признательность.

– О, как верно замечено! – сказал купец. – О, какое замечательное рассуждение! О блаженном святом Франсиско, который был сыном купца, говорят, что он очень восхвалял смирение собак, желая подражать им в этом, ради того великого смирения, каким обладал наш Учитель и Спаситель Иисус Христос.

– А что касается признательности, – сказал я, – то помимо того, что ей научает нас закон природы, мы обладаем ею по Его заповеди, так как, посылая своих святейших учеников проповедовать по свету, Он повелел им, чтобы в благодарность за добро, какое им делают там, где они останавливаются, они лечили бывших там больных.

– Разве найдется, – сказал купец, – кто был бы неблагодарным или кто не умел бы отблагодарить за добро, какое ему делают? Разве есть человек, который не считал бы, что он должен вознаградить за полученное благодеяние? Кто может не обладать такой замечательной добродетелью?

– Я думаю, – ответил я, – что никто, если только это не скряги и не гордецы, которые представляют собой две категории зловредных людей в стране; одни – потому что не умеют оказывать милосердия, а другие – потому что всегда идут против него.

– И так как представилась тема о столь превосходной и божественной добродетели, как признательность, то, пока мы подходим к Адамусу, я хочу рассказать о случае, достойном стать известным, какой произошел с автором этой книги на пути из Саламанки, [185]так как не найдется жизни ни одного человека, сколько их ни бродит по свету, о которой нельзя было бы написать большой повести, и для нее нашлось бы довольно материала.

Это было, когда студенты расходились из Саламанки, вследствие известного столкновения, какое имел коррехидор дон Энрике де Боланьос с университетом, [186]и не с университетом, а со студентами, народом пылким и легко вызываемым на всякое волнение. Так как город остался почти без студентов, то автор, так же как и прочие, отправился к себе на родину, ибо, кроме того, очень близко были каникулы, желанное время отдыха для студентов. Нужда его была такова, что он молотил дорогу по-апостольски. [187]Однажды к вечеру он подошел к вентам Мурги, и так как ему не хотели дать пристанища из-за того, что он принес бы вентам мало дохода, он пошел дальше один, распевая, чтобы самому составлять себе компанию, потому что человеческий голос обладает чудесным свойством составлять компанию тому, у кого нет денег, от которых его можно было бы освободить. К нему подошли четыре человека с четырьмя арбалетами и спросили его, откуда он идет. Он ответил, что из Саламанки.

– А кого вы оставили позади? – спросили они; и он ответил:

– Скорее меня все оставили, потому что я иду медленно.

– Так почему же вы не остались в вентах? – спросили они, а он ответил:

– Так как у меня нет ни денег, ни лошади, которые могли бы дать им прибыль, то они закричали мне, чтобы я уходил из венты, – поэтому я иду, крича Богу, чтоб Он был мне спутником и судил этих хозяев венты за жестокость.

На это самый маленький из арбалетчиков или стрелков сказал:

– Мы спрашиваем об этом, сеньор студент, чтобы узнать, не остался ли кто-нибудь позади, кто мог бы купить у нас дичь, которой у нас очень много и на которую мало покупателей.

И, обращаясь к своим товарищам, сказал:

– Большое сострадание возбудило во мне дурное обращение и жестокость этих хозяев венты по отношению к пешеходам, а еще больше – нужда, какую я увидал у студента. Возьмем его в наше пристанище, потому что когда-нибудь это милосердие послужит нам защитой перед Богом.

– Гораздо лучше будет, – сказал один из них, – убить его (я это узнал потом), чтобы он не рассказал, что встретил нас, и не спугнул бы путников.

Паренек спорил с ними, пока наконец они не взяли студента с собой, так как решили, что это было самым разумным для их дела. Паренек казался очень сострадательным, ибо даже если низкое общество заставляет совершать поступки, противные хорошим склонностям, то, может быть, природа толкает на воспоминание о первоначальном характере, так что, как бы этот характер ни забывался, он по временам возвращается к своему первоначальному состоянию. Студент пошел с ними, или, лучше сказать, они его повели по зарослям, потемкам и запутанным тропинкам, пре исполненным поворотов и препятствий. Была уже ночь, где-то в глубине шумела падающая с высоты вода, сильный ветер яростно сотрясал деревья, и страх превращал для студента кусты в вооруженных людей, которые собирались сбросить его в эту адскую глубину; он шел с великим благочестием смотря на небо и спотыкаясь на земле; он шел с большим мужеством, разговаривая без признаков страха. Дошли наконец до их жилища, которое больше было похоже на лисью нору, чем на человеческое жилье, и, разгребя большое количество горящих углей, вероятно из очень хороших дубовых дров, они зажгли для освещения несколько смолистых щепок, дававших достаточно света, который им был нужен на всю ночь. Ужин состоял из добрых кусков дичи, если, может быть, это не были куски какого-нибудь бедного путника. Не зная, как отблагодарить их, студент рассказывал им сказки, развлекал их разными историями, восхвалял их житье в этом уединении, вдали от людского шума. Он говорил им, что охота – это занятие кабальеро и знатных сеньоров и что, несомненно, они происходят из какого-нибудь хорошего рода, раз у них такая склонность к охоте. Если они говорили какую-нибудь несообразность, он восхвалял это и превозносил, как нечто очень значительное. Одному он говорил, что у него красивое лицо; другому – что он хорошо ставит ноги; иному – что у него хороший ум; иному – что он очень рассудительно говорил: ибо в подобных столкновениях смирение, смешанное с приветливостью и рассудительностью, превращает души, сами по себе дикие и даже звериные, в кроткие и дружественные. В опасностях необходимость заставляет извлекать силы из слабости; а с людьми такого рода страх порождает подозрение, мужество же доказывает простодушие. Смущаться в том случае, когда вред, если и можно его опасаться, все же нам не причиняется, – это значит ускорять его, если он должен наступить; а если не бояться, то это значит поставить под сомнение и сделать недостоверной опасность этого вреда. Студент вел себя так хорошо с этими охотниками за мертвыми и начиненными кошками, [188]что с ним хорошо обошлись, дали ему поужинать и две бараньи шкуры, на которых он мог бы спать, и, прежде чем рассвело, чтобы он не выходил оттуда при свете, ему дали позавтракать, и, выводя его на дорогу, тот паренек, младший из четырех, рассказал ему, в какой он оказался бы опасности, если бы не было его; и в отплату он просил студента, чтоб тот никому не рассказывал, что с ним случилось. Студент простился с ним и пошел своей дорогой, часто поворачивая голову назад, потому что ему все еще казалось, что он не был в полной безопасности от них. Если он встречал какого-нибудь путника, то говорил ему, чтобы тот не шел по этой дороге, потому что его преследовала здесь огромнейшая змея, – ибо он не осмеливался говорить ничего другого, так как ему казалось, что они могут услыхать его.